Моя жизнь была абсолютно беспросветна. Я чувствовал себя так, будто провалился в глубокий, темный колодец. В те дни я часто видел во сне, будто лечу и лечу в бездонный колодец. И часто я просыпался весь в испарине, насквозь мокрый, потому что падение было бесконечным, без единого клочка земли или чего-то такого, куда бы было можно стать ногой… и для меня не существовало ясного пути. Вокруг была сплошная темнота. Каждый следующий шаг я делал впотьмах — бесцельно, наугад. Я находился в постоянном напряжении, в неуверенности и в страхе».
Выхода не было, ясного, прямого пути Ошо не находил. Он прекрасно знал, что сейчас в его жизни наступил решающий момент. Еще немного, и он мог утратить власть над собственной жизнью, из-за нетерпения или недостатка отваги стать неуправляемым. Кроме того, именно отсутствие наставника сделало ситуацию угрожающей. Ошо искал его долго и трудно, но найти так и не смог. Он признается:
«Найти наставника — редкая удача. Не часто находится существо, ставшее не-существом, редко находится присутствие, которое является почти отсутствием, изредка встречается человек, являющийся дверцей в божественное, которая не преградит вам путь, на через которую вы сможете пройти. Все это очень трудно… Да, иногда случается, что человеку приходится трудиться без помощи наставника, мастера. Если мастера найти не удалось, придется работать без мастера, но такое предприятие весьма рискованно».
Это невероятно напряженное и потенциально опасное положение длилось целый год. Оно привело к помутнению рассудка. Ошо так описывает то, через что прошел в тот период времени:
«Почти невозможно понять, что же происходило в течение целого года… Даже поддерживать в себе жизнь мне было очень трудно, потому что у меня пропал аппетит. Дни проходили за днями, а я не чувствовал никакого голода, дни шли и шли, а я не чувствовал никакой жажды. Я должен был принуждать себя есть, заставлять себя пить. Мое тело было настолько бесчувственным, что мне приходилось делать себе больно, чтобы убедиться, что у меня еще есть душа в теле. Мне приходилось биться головой о стену, чтобы убедиться, что голова пока на месте. Если мне все еще больно, значит, я все еще находился в собственном теле.
Каждое утро и каждый вечер я пробегал по пять — восемь миль. Люди уже считали меня сумасшедшим. Почему я так много бегал? Шестнадцать миль в день! Просто для того, чтобы ощущать самого себя… не утратить связь с самим собой… Я ни с кем не мог разговаривать, потому что все сделалось для меня настолько малозначащим, что сформулировать одну фразу стало для меня трудной задачей. На середине фразы я забывал, о чем говорю, на середине пути я забывал, куда иду… Потом мне приходилось возвращаться…