После каждого слова дон Морано врубался саблей в обвод бочонка, на котором покоились его ноги, еле сдерживая себя при этом, чтобы не врубиться в голову или плечо пленника.
– Вы действительно заслужили его, – достаточно вежливо, сохраняя достоинство, подтвердил отец Григорий. – Как и гнев многих фламандцев, гнев французов. Да мало ли чьего гнева заслуживает человек, всю жизнь пиратствовавший у чужих берегов.
Сабля вошла в обвод бочонка слишком глубоко. Настолько глубоко, что какое-то время дон Морано просто не в состоянии был ее выдернуть. Возможно, только это и спасло Родана. Вернее, оттянуло время его гибели.
– Так вот, я, рваный башмак повешенного на рее, потерял в этом походе все, чего сумел достичь за свою сумбурную бессмысленную жизнь. – Командора не интересовало мнение о нем пленного. В эти минуты он беседовал сам с собой. Лишь убедив себя в этом, командор сумел усмирить свой гнев. – Потерял также случайно и глупо, как и достиг. Глупо потому, что никто не требовал от меня штурма форта Сен-Бернардин, никто не приказывал высаживаться на побережье у его стен. Гнали меня к ним алчность и желание славы.
– Хотя вы и принадлежите к католической вере, я принимаю вашу исповедь так же близко, как если бы передо мной исповедался православный. Все же мы оба христиане.
Родан не мог себе позволить иронизировать в эти минуты над командором. В конце концов, он – священник, пусть даже перешедший в казачество и находящийся в плену у католиков. Христианские заповеди требовали от него сочувствия и готовности к прощению.
– Исповедаться?! – разъяренно уставился на него командор. – Эй, кто там?! – позвал он стоящего у двери дежурного матроса. – Этому шесть плетей. В виде «исповеди».
Процедура оказалась хотя и болезненной, однако же недолгой, да и били его несильно, берегли, скорее всего, не столько для беседы с доном Морано, сколько опять же для костра. Когда, исстеганного плетями, его ввели в «береговую каюту» командора, тот продолжал сидеть на столе, в той же позе совершенно разуверившегося в себе человека, которому отныне одинаково закрыта дорога как в прошлое, так и в будущее. Во всяком случае, та дорога, которой он считал себя достойным. На пленника командор даже не взглянул, сидел, завороженно глядя на свою руку, сжимавшую эфес сабли.
– Когда ты говорил о численности гарнизона форта, ты не знал, что именно затевают казаки и французы, разве не так, приятель? – речь командора напоминала предгрозовое грохотание далекого грома. Трудно было предугадать, когда он взорвется, испепеляя землю и небеса молниями гнева. – Ты слышал россказни французов, которые умышленно распускали слухи о своем уходе под Дюнкерк. Видел орудия, которые куда-то тащили. А потом попросту напился…