– Я тоже пытаюсь понять, что именно.
Лили всего лишь на мгновение подняла на Шарля глаза и вновь опустила их. Кто мог бы поверить, что еще несколько минут назад это кроткое создание приказало выстроить своих плененных земляков на краю обрыва и одного из них, за самую мизерную оплошность, сбросить с десятиметровой высоты на камни водопада. Вот и ему, графу д’Артаньяну, привыкшему к боям и смертям, не раз пировавшему на скудных солдатских пирах прямо посреди оставленного врагами поля боя, между растерзанными телами, тоже не верилось.
– Будьте благоразумны, Лили. Тысячу извинений, но, клянусь пером на шляпе гасконца, я ничего не смогу добавить к тому, что уже было сказано нами друг другу, или чего уже никогда сказано не будет.
– Но все они были произнесены прошлой ночью, в порыве… Днем многое воспринимается по-иному, разве я не права?
– Например, цвет ваших глаз. Днем я всегда воспринимаю их по-иному, это святая правда. И то лишь потому, что кажутся намного грустнее, чем есть на самом деле.
– Всерьез с вами говорить почти невозможно, – укоризненно объявила Лили. Но во взгляде, во взгляде – та же невинная, полудетская кротость.
Вино было отменным. Граф наполнил свой бокал, долил баронессе и произнес умопомрачительный тост, которому позавидовали бы не только в среде мушкетеров, но и в гвардейских казармах. Где, как свидетельствовали завсегдатаи строго запрещенных командованием казарменных вечеринок, искусство произносить это словоблудие достигло цицероновского изящества.
Однако Лили тост совершенно не тронул, или, точнее, тронул, но не настолько, чтобы ответить на все мучившие ее вопросы и отмести все мучившие сомнения.
– Очевидно, я не должна была вести себя в вашем присутствии столь жестоко, как повела с тем старшим конюшим, Ольке.
– Единственное, что я понял, стоя на утесе возле крепостной стены, что своей твердостью вы, баронесса, подарили мне еще одну ночь… Я имею в виду ночь в замке Вайнцгардт, – тотчас же уточнил он, побаиваясь, как бы это признание не вызвало совершенно неуместную сейчас реакцию. – А все, что мы можем сказать друг другу, мы способны высказать только ночью. И ничего уж тут не поделаешь.
Лили долго, нервно молчала, как молчат только люди, с огромным трудом пытающиеся погасить в себе вспышку гнева.
– С сегодняшнего дня я наконец-то стала истинной владелицей замка. Понимаете, д’Артаньян, только с сегодняшнего. До сих пор я буквально с часу на час ждала вторжения барона фон Вайнцгардта. Он присылал посыльных, угрожал в письмах. Несколько раз лично наведывался сюда. Это было ужасно, просто-таки невыносимо. Вот почему я вынуждена была утверждать свое право и утверждаться самой столь жестоким способом.