– Так ведь кто ж ее знает, где?
– Что значит, «кто ее знает»? Где карета, лучники?
– Лучники там, где и карета. Так ведь знать бы, где они теперь – и карета и лучники. Еще на рассвете уехали. А я вот лагерь сюда перевел, чтобы тебя к лагерю не перевозить.
– Да на кой дьявол мне твой лагерь?! Ты мне по-людски объясни, где княгиня Бартлинская? Куда она ушла? И почему тайком от меня, не попрощавшись?
– Решила выступить еще до восхода солнца, – пожал плечами Ганжа. – Многие так поступают, чтобы день удлинить. Под вечер в Чигирине будет. Затем на Субботов глянет. Это уже когда на Корсунь пойдет.
Хмельницкий нервно пошарил вокруг себя, пытаясь нащупать саблю или пистолет. У него вдруг возникло страстное желание броситься на этого невозмутимого бездушного коротышку и изрубить его на мелкие куски.
– Так ведь оружие твое – у меня. Чтоб не под горячую руку, – с тем же омерзительным спокойствием объяснил ему Ганжа и, взяв лежавшую рядом с ним саблю, сунул ее в задранный к небу ствол орудия.
– Почему же не разбудил меня?! – метал молнии Хмельницкий, поспешно облачаясь и путаясь в одеяниях. – Как ты мог отпустить ее?
– Так ведь хотела бы – сама разбудила бы… И что ж ей тут, одной-единственной бабе на весь лагерь?
– Что значит «одной на весь лагерь»?
– К речке вон мыться пошла, так весь лагерь, полудурной-полусонный, за ней потянулся. Княгиня – это ж тебе не вдова, за тыном промеж двумя глечиками! [12]
– Ох, и христопродавец же ты! – отчаянно повертел головой Хмельницкий. – В бою погибнуть тебе не дано.
Выйдя из шатра, Хмельницкий сразу же бросился к коню и, вскочив на него, еще не оседланного, помчался к небольшим холмам, между которыми уводила в сторону Днепра едва приметная степная дорога, укатанная здесь когда-то еще повозками чумаков.
Поднявшись на один из холмов, он посмотрел вдаль. Ничего, кроме далекого степного марева да небольшой рощицы справа от дороги. И все же Хмельницкий не сдержался, погнал коня дальше. Гнал и гнал его, пока не достиг небольшого, едва пробивавшегося сквозь мелкий кустарник ручейка. Буквально свалившись с коня, он упал на прошлогоднюю траву и, повернувшись на спину, несколько минут лежал так, глядя сквозь подло выступившие слезы на высокое, подернутое голубоватой позолотой небо.
– Земля-то сырая, гетман. Зимняя, считай, – услышал он постылый голос Ганжи. – В нее, если уж ложиться, то так, чтобы никакая простуда не пристала. Пергаментно…
Тут же приблизились Савур и Седлаш. Подхватив гетмана под руки, они помогли ему подняться и подвели коня.
– Уезжая, княгиня сказала, что до середины лета пробудет в Кракове, у своей родственницы графини Конецкой, – молвил Ганжа. – Потом вернется туда же через год. Ну а где находится этот городок ее… этот чертов Карлов… так это, сказала, ты уже знаешь.