Психоаналитические этюды (Фрейд) - страница 94

первичным позывам; и мало чего найдется, что противоречило бы такому предположению. Чем можно тогда психодинамически и психоэкономически объяснить, что вместо неудовлетворенного эротического притязания возникает усиление чувства вины? Это, кажется, возможно лишь окольным путем: препятствие на пути эротического удовлетворения вызывает какую-то склонность к агрессии по отношению к лицу, мешающему этому удовлетворению, и тогда эта возникшая агрессивность, в свою очередь, должна быть подавлена. Но в таком случае в чувство вины превращается все же только агрессия, подавляемая и оттесняемая в «сверх-Я». Я убежден, что многие процессы мы сможем показать проще и яснее, если данные психоанализа о происхождении чувства вины ограничим агрессивными первичными позывами. Рассмотрение клинического материала не дает нам однозначного ответа, так как, согласно нашему предположению, оба первичных позыва не встречаются в чистом и изолированном друг от друга виде; но рассмотрение крайних случаев укажет, вероятно, на предполагаемое мною направление. Я поддаюсь искушению извлечь из этого более точного представления первую выгоду, применяя его к процессу вытеснения. Как мы знаем, симптомы неврозов являются, по существу, подменой удовлетворения неисполненных сексуальных желаний. В ходе психоаналитической работы мы, к нашему удивлению, установили, что за каждым неврозом кроется, вероятно, известная доля бессознательного чувства вины, в свою очередь упрощающая симптомы, применяя их в качестве наказания. Итак, напрашивается следующая формулировка: при вытеснении какого-нибудь инстинктивного стремления его либидозные элементы превращаются в симптомы, а агрессивные компоненты – в чувство вины. Эта формулировка заслуживает нашего интереса, даже если она справедлива лишь в приближении.

У некоторых читателей этого труда могло бы создаться впечатление, что они слишком часто слышали формулу о борьбе между Эросом и первичным позывом смерти. Она должна была характеризовать увлекающий человечество культурный процесс, но она применялась и по отношению к развитию отдельного человека и, сверх того, должна была служить раскрытию тайны органической жизни вообще. Отсюда неизбежно следует необходимость рассмотрения взаимоотношений этих трех процессов друг с другом. Применение одной и той же формулы оправдывается тем фактом, что процесс культурного развития человечества так же, как и процесс развития отдельного человека, является и жизненными процессами, т. е. что они должны быть причастны к самым общим свойствам жизни. С другой стороны, именно это свидетельство общности черт ничего не дает для их различения до тех пор, пока оно не будет подвергнуто некоторым ограничительным условиям. Поэтому мы можем удовлетвориться лишь следующим высказыванием: культурный процесс является таким видоизменением жизненного процесса, которое он испытывает под влиянием задачи, поставленной Эросом и стимулированной Ананке, т. е. реальной нуждой; а задача эта – объединение отдельных людей в либидозно связанное сообщество. Но если мы проследим отношение между культурным процессом человечества и процессом развития или воспитания отдельного человека, то мы без больших колебаний решим, что оба они имеют очень сходную природу, если и вообще не представляют собой один и тот же процесс, протекающий среди разнородных объектов. Процесс культурного развития человеческого рода есть, конечно, абстракция более высокого порядка, чем развитие индивида, поэтому его труднее представить наглядно, при выискивании же аналогий не следует допускать чрезмерной натяжки; но при однородности целей – в одном случае включение индивида в человеческую массу, а в другом создание общей массы из индивидов – нас не должно поражать сходство применяемых для этих целей средств и осуществляющихся при этом явлений. Ввиду исключительной ее важности нам не следует слишком долго оставлять без внимания черту, оба этих процесса отличающую. В процессе развития отдельного человека в качестве главной цели сохраняется программа принципа наслаждения – найти удовлетворение стремления к счастью; включение в человеческий коллектив или приспособление к нему появляется как почти что неизбежное условие, которое должно быть соблюдено на пути к достижению этой цели – счастья. Если бы удалось обойтись без этого условия, было бы, вероятно, лучше. Иначе говоря: индивидуальное развитие рисуется нам как некий результат сложения двух устремлений – стремления к счастью, обычно называемого «эгоистическим», и стремления к объединению с другими в коллективе, называемого «альтруистическим». Оба эти определения довольно поверхностны. В индивидуальном развитии, как об этом было сказано выше, главное ударение падает по большей части на эгоистическое стремление или стремление к счастью; другое стремление, которое могло бы быть названным «культурным», как правило, удовлетворяется ролью ограничения. Иначе обстоит с культурным процессом; здесь цель создания единства из человеческих индивидов является в гораздо большей степени главной задачей; задача осчастливить хотя еще и существует, но оттеснена на задний план; может даже показаться, что создание большого человеческого коллектива могло бы быть достигнуто наиболее успешным образом, если вообще не нужно было бы заботиться о счастье отдельного человека. Процесс развития индивида может, следовательно, иметь свои особенные черты, которые не обнаруживаются в культурном процессе человечества: первый процесс лишь постольку должен совпадать с последним, поскольку он ставит целью включение в коллектив.