, и отрастают они вновь намного быстрее. Луицци перебрал все возможные варианты, прежде чем склонился к выводу, что госпожа Дилуа просто слегка пошутила, а еще через полчаса непредвиденный случай окончательно разрешил все его сомнения. Дверь внезапно распахнулась; барон ринулся к ней и столкнулся лицом к лицу с выходившим Шарлем. Оба невольно отступили на шаг и буквально озарили друг друга одинаково гневными глазами.
— Что-то поздновато вы решили нанести визит! — произнес Шарль.
— Не позднее, чем вы наконец собрались уходить.
— Вас ждут.
— Похоже, только после вас; но могу поклясться, милостивый государь, вам нечего опасаться.
— Что вы имеете в виду?
— Что надо было хоть разок, по случаю, уступить мне первое место.
— Как вы осмеливаетесь думать такое?
— Я не только думаю, но и говорю: хозяйка этого дома — любовница…
— Замолчите, заклинаю вас! — воскликнул Шарль, схватив Луицци за руку.
Барон резко высвободился негодующим движением:
— Вы что, сударь, ошалели? Или взбесились?
Презрение, с которым барон произнес последние слова, озлобило Шарля; он начал наступать на Луицци:
— Да знаете ли вы, кто я?
— Чурбан неотесанный! Еще смеет защищать эту…
— Сударь! — разъярился Шарль. — Замолчите! Знаете цену вашим словам?
— Так же, как вы цену на шерсть.
— Но я знаю и цену на свинец! И я вас с ней познакомлю!
— Дуэль? О нет, сударь! Я не хочу еще раз выставить себя идиотом.
— Берегитесь! Я сумею вас заставить!
— Ну-ну, попробуйте.
— Да-да! И раньше, чем вы думаете… Завтра утром я буду у вас.
— Всегда к вашим услугам.
Барон насмешливо склонил голову, и Шарль быстрыми шагами пошел прочь.
Едва он исчез, калитка приоткрылась, и послышался трепещущий голос госпожи Дилуа.
— Входите, входите, — тихонько шепнула она.
У Луицци возникло здоровое желание отказаться.
— Ради Бога, входите же, — настаивала госпожа Дилуа.
Шарль был уже далеко, и барон решился войти. Госпожа Дилуа взяла его за руку. Бедная женщина вся дрожала; по потайной лестнице она провела Луицци к себе. Атмосфера почти невинного покоя в комнате испарилась, постель была смята. При свете единственного ночника Луицци разглядел, что госпожа Дилуа еще более раздета, чем в тот момент, когда он с ней расстался: ее тело прикрывал только ночной пеньюар, и спускалась она вниз босиком.
— Сударь, — заговорила она, — что я вам такого сделала, что вы стремитесь меня погубить?
— Погубить? Ну и что? — Луицци рассмеялся. — Не вижу в этом ничего плохого; в любом случае ваша погибель не на моей совести.
Луицци ожесточился; он уже праздновал победу — и вдруг такое унижение! Кроме того, он замерз и, чувствуя, что его обвели вокруг пальца, утратил всякую жалость.