— Какой там работник! Работы никакой нет, что ж я дармоеда кормить буду?
— А девка?
— Да что ты, господь с тобой… Ведь она еще при советах от нас ушла… Не помнишь, что ли?
— А новую не взяла?
— На что брать-то? Самой делать нечего, горе такое…
— Да перестань! — грубо прикрикнул он. — До ночи ты меня собираешься во дворе держать, что ли?
Старуха растерянно подхватила корыто, но сразу же поставила его обратно на землю.
— О господи! Федя…
— Федя и Федя, что ты, забыла, как меня зовут?.. Давай, давай в избу!
Она кинулась в избу и трясущимися руками принялась растапливать печь.
— О господи, и как ты только жив остался…
— А с чего это я жив не буду? — пробормотал он, осматриваясь в избе. — Поесть бы дала, вот что.
— Сейчас, сейчас будет… О господи, Федя…
Все валилось из рук. Она хватала то один горшок, то другой и снова останавливалась, вытирая краем платка льющиеся из глаз слезы.
— Сала бы кусок.
— Да откуда же я тебе сала возьму, боже милостивый?
— Разве не колола свинью зимой?
— Свинью! Забрали у меня свинью, и кабанчика забрали, всего один поросенок уцелел, и то уж я его в яме за садом прятала.
— Кто забрал?
— Да кто ж? Немцы забрали… Все дочиста ограбили еще осенью…
— Да перестань ты хныкать! — снова рассердился он. — Давай, что под рукой, только поживей. И самовар поставь.
— Самовар? Чаю нет, сахару нет, какой тут самовар!
— Ну, вижу, ты совсем нищей стала, — сердито проворчал он, когда она поставила перед ним тарелку черных галушек.
— Да как не стать-то? Ведь дочиста ограбили, ничего нет, как сквозь землю все провалилось…
Он молча ел галушки и мрачно оглядывал избу. Все было, как прежде, — и занавески на окнах, и килим над постелью, и обливные миски на полке у печки. Но ему казалось, что он ничего не узнает. В воспоминаниях эта изба казалась ему больше, светлее, чем была в действительности.
Старуха стояла, сложив руки под передником, и следила мокрыми глазами за каждым движением его руки, неохотно несущей ко рту ложку.
— А и плохо ты выглядишь, о господи…
— Будешь тут плохо выглядеть! Да и на твоей бурде тоже не растолстеешь…
— А что же мне, горемычной, делать? Откуда взять?
— Не пищи, не пищи!.. В деревне что слышно?
— Да что ж, в деревне как в деревне… Я-то к ним не хожу, да и они ко мне не ходят…
— А земля как?
Она не поняла.
— Какая земля?
— Ты что, совсем одурела? Наша земля… За рекой, за садом?
— Да что ж? Немцы говорили, все советские порядки отменяются. У кого землю забрали, чтоб им отдали… Да что теперь в этой земле?
— Озимые посеяла?
— Чем же мне было сеять? Весь хлеб, какой был, забрали… До последнего зернышка забрали. Только у тех, кто спрятал, еще горсть-другая найдется…