– Ну-ка, погоди, свети сюда, ниже! – Артемий Семеныч согнулся над поверженным зверем, осторожно потрогал его за нос и сообщил: – Неладно, ребята. Не сам он к нам забежал.
– А как? Как он попал? – удивился Игнат и тоже наклонился над волком. – Ты с чего взял, тятя?
– Да вы гляньте, дурни! Драли его кобели, драли, а крови нигде нету, и сам он давным-давно холодный! Поднимай, тащи в сени, там разглядим. Да фонарь еще один запалите!
В сенях волка бросили на пол, оглядели со всех сторон при свете двух фонарей и нашли под правой лопаткой след от пули. А крови действительно не было, только в иных местах сочилась из-под содранной шкуры жиденькая блеклая сукровица.
– Выходит, подбросили его к нам, – снова заудивлялся Игнат. – А зачем?
Артемий Семеныч не ответил. Он и сам не понимал: что за надобность убитого волка в ограду подкидывать? Какой в этом тайный умысел?
Дверь в избу несмело, на ширину ладони, открылась, и Агафья Ивановна испуганным шепотом спросила супруга:
– Артемий Семеныч, чего деется? По какой надобности стрельба была?
– А чтоб жилось тебе веселей! Закрой, мать, дверь, без тебя разберемся! Ступай, спи.
– Да какой тут сон? Коленки трясутся, – прежним испуганным шепотом возразила Агафья Ивановна, но двери послушно прикрыла.
Волка решили оставить в дальнем амбаре – до утра. Завернули в старую рогожу и отнесли. Артемий Семеныч запер амбар на замок, ключ зажал в ладони. Крепко, изо всей силы. Вида он перед сыновьями не подавал, держал себя, как ключ в кулаке, крепко, а на самом деле пребывал в великой растерянности: муторно было на душе, томило недоброе предчувствие. Пошел домой, к крыльцу, и только теперь почуял, что босые ноги на остылой осенней земле совсем замерзли. В избе пошоркал подошвами по половику, сел на лавку, привалился спиной к стене и снова думал, ломал голову: да кто же и по какой такой причине убитого зверя через заплот перекинул?
Никита с Игнатом, оглядев двор, тоже вернулись в избу, поставили фонари на приступку возле печки, и желтый свет вытолкнул темноту, проявились стол, лавка вдоль стены, даже божница в переднем углу, обрамленная домотканым вышитым полотенцем. А под божницей – с круглыми остановившимися глазами замерла, не шевелясь, Агафья Ивановна, и только беззвучно разевала рот, пытаясь что-то сказать. Наконец, от усилия зажмурив глаза, разродилась:
– Анна… Анны нету…
«Вот оно!» – Артемий Семеныч схватил фонарь и кинулся в боковушку, где спала дочь. Створки окна, которое выходило на огород, были наотмашь распахнуты, на постели валялись платки и кофточки, крышка сундука откинута, а в самом сундуке, как домовой баловался, – все перевернуто вверх тормашками. В великой спешке собиралась любимая дочь, убегая из родительского дома.