В подземелье воняло, и я чувствовала, что если долго пробуду здесь, то задохнусь в такой атмосфере. Я захотела достать платок, чтобы вытереть лицо. Прикосновение грязной ладони Кристи было омерзительным и оставило гадливое ощущение. И только тут я поняла, что выронила сумочку и перчатки, — должно быть, когда сопротивлялась ему. Оставалось только сожалеть, что со мной нет ни пудреницы, ни помады — если бы я смогла привести в порядок свое лицо, это помогло бы мне приободриться. Тем не менее я поправила одежду и надела на голову шляпку. Прическа моя была в полнейшем беспорядке, я ощущала испуг и очень хотела знать: сколько меня здесь продержат и что, интересно, сделал Питер, когда, вернувшись в отель, обнаружил, что я исчезла.
Я слышала, как за дверью двигаются люди; каждые несколько минут кто-то поднимался или спускался по лестнице, и по тому, как медленно и неловко они поднимались наверх, и быстро и легко сбегали вниз, можно было понять, что они выносят тяжелые предметы. Я решила, что все тяжести выносят наверх для погрузки на грузовик.
Однако, пробыв в заточении примерно полчаса, я начала ощущать настоящий страх.
«Что, если, — думала я, — что, если они уедут и оставят меня взаперти?! Что, если эти мерзкие люди уже решили избавиться от меня?!»
Я попыталась утешить себя тем, что они вроде бы пацифисты и потому идея физического насилия должна бы вселять в них отвращение. И в то же самое время в этом Папаше ощущалась некая беспощадность, заставлявшая меня предполагать, что он не из тех, кто будет разборчив в средствах не только в отношении меня, но и кого бы то ни было.
«Питер прав, — пришла я к выводу. — Дело здесь не ограничивается одной пацифистской пропагандой. Саботаж — вот главное дело этих людей».
Чуть погодя я услышала, как во двор въезжает грузовик. Я удивилась тому, что он вообще проехал сюда, поскольку узкий проулок, которым я шла, явно был мал для проезда, по нему едва ли можно было провезти большую детскую коляску.
Вверху и внизу лестницы началась бурная деятельность. Я слышала, как Папаша отдает распоряжения пыхтящим и бормочущим людям:
— Туда… Полегче…
«Должно быть, таскают станки наверх, — подумала я. — Неудивительно, что они обозлились на меня! Им приходится таскать все эти тяжелые штуковины, поскольку я обнаружила их».
Мне уже надоело стоять, и тем не менее я не могла заставить себя усесться на грязный пол или прислониться к сырым и запятнанным стенам.
Раз или два я уже собиралась забарабанить в дверь и попросить какой-нибудь стул, но не стала этого делать — не только потому, что достойнее было соблюдать молчание, но и потому, что я боялась снова увидеть этих людей. Руки Кристи оставили синяки на моем теле, кроме того, он разбил мне нижнюю губу.