Лизавета выкатилась из спальни и наткнулась на барона.
— Что за крики?.. А!.. Вот как!.. неси, неси… Слушайся барыни! — и он добродушно засмеялся.
Вера подкатила к двери тяжелое кресло и улеглась, завернувшись в свой халатик. Ей хотелось спать, но взвинченные нервы не давали покоя. Она невольно прислушивалась.
В доме уже затихли звуки. Скоро все погрузилось в сон. Ресницы Веры сомкнулись.
Вдруг в гостиной скрипнула половица. Вера села и замерла, вытянув шею.
От легкого стука в дверь она задрожала, словно в ознобе.
— Верочка… Милая… Ты спишь?
Она молчала, готовая разрыдаться. Какой беспомощной чувствовала она себя!
— Верочка, пожалей меня… Здесь холодно… Я простужусь…
И он действительно чихнул. Это было так внезапно и смешно, что Вера рассмеялась и уткнула лицо в подушку.
Вдруг тяжелое кресло покатилось по паркету.
С подавленным криком Вера юркнула под одеяло, натянула его на голову и замерла. Но за спиной своей она слышала застенчивые движения большого, враждебного ей существа… Он раздевается? Неужели? Как он смеет! Какая дерзость!..
Барон лег и сконфуженно замер.
— Ты не спишь, Верочка?
На этот робкий зов она промолчала, а сердце ее стучало. Глупое сердце! Ведь он услышит… Догадается…
Он застенчиво дотронулся до ее плеча и сам вздрогнул невольно — так затрепетала сжавшаяся в комочек Вера. И опять эта «ватная гадость» на ней!.. Ну, что ты тут будешь делать? Жалко… Ах, птичка, птичка глупенькая!
Вздохнув, барон поглядел на пустое место, где должны были лежать его подушки. Идти за ними в кабинет через все остывшие комнаты? Нет… На это у него не хватало мужества. Он прилег виском на край жениной подушки, завернулся в одеяло, подоткнул себя со всех сторон и закрыл глаза.
Через пять минут он уже спал, и мирная улыбка застыла в его лице.
А Вера, часто мигая и нервно дыша, глядела на кисейные цветы полога, по которому бегали блики от лампадки, и сосредоточенно обдумывала свое положение.
Среди ночи она встала, надела атласные голубые туфельки без задков, обшитые беличьим мехом, и беззвучно вышла в гостиную. Ни одна половица не скрипнула под ее ногой.
Она ощупью, в темноте, шла прямо в переднюю за салопом. Лишь бы не разбудить денщика! Опять она проспит всю ночь на диване. Но разве это не обидно? Такая возмутительная бесцеремонность! А еще севастопольский герой и Георгиевский крест имеет! Сказать мамочке? Нет, не в ее характере жаловаться.
Она подошла к вешалке, как вдруг расслышала задыхающийся голос Лизаветы:
— Пусти, озорник!.. Не трожь! Закричу… Барину завтра пожалюсь…
— А по мне хоть кричи! — отвечал грубый, хриплый голос, показавшийся ей знакомым.