не знал никого…
— Милый, милый… успокойтесь!.. Ну, умоляю вас!..
Она вела его домой в темную ночь, среди молчаливых полей, с тоской глядя на слепящие глаза огни хутора, и слезы бежали по ее лицу. А он шел за нею, покорный и обреченный. Что мог он изменить в своей судьбе?
…Хлудов так осунулся и пожелтел, что Надежда Васильевна чуть не заплакала, увидав его, и тотчас послала за полковым врачом Рязанцевым.
Несмотря на молодость (Рязанцеву было только тридцать лет), он уже успел прославиться в городе как замечательный диагност. В военно-медицинской академии он был на виду, очень серьезно работал в крымскую кампанию тотчас по окончании курса и вернулся в N*** с тем полком, где служил барон Норден.
Это был человек с большой выдержкой, скрытный, почти угрюмый, но и с большими страстями и с сильным темпераментом, который пока проявлялся только в азартной игре и в увлечении театром. Его все побаивались, и никто с ним не сближался. Держался он независимо, ни перед кем не гнул головы. Полковые дамы носили его, что называется, на руках, и даже сварливая, избалованная полковница робела перед ним, как девочка. Высокий, слегка сутулый, костлявый и некрасивый, он пользовался необъяснимым успехом. Женщин любил и откровенно презирал их. Лицо его носило следы оспы. Взгляд желчных глаз из-под очков был тяжелый, упорный.
Как-то раз после карт у Нероновой, перед ужином, Балдин сказал Надежде Васильевне:
— Доктор Рязанцев — ваш страстный поклонник. Ни одного вечера не пропустит, когда вы играете…
Надежда Васильевна покраснела от удовольствия и кинула быстрый взгляд на мужа.
Нет, он не слышал. Он о чем-то говорил с Верой. Балдин наклонился к уху хозяйки.
— А еще знаете, что сказал он мне? «Удивляюсь, почему из этих двух женщин барон влюбился в дочь? Я бы выбрал мать!..» Ха!.. Ха!.. Каков?.. И сказал это без шутки, без улыбки, мрачно… вы знаете его манеру?
Теперь, когда Рязанцев сидел в гостиной Надежды Васильевны, она невольно вспомнила эти слова.
— Как вы его находите? — робко спросила она, когда Хлудов ушел, чтоб переодеться. — Как его легкие?
Рязанцев не сразу ответил, хмуро раскуривая папиросу.
— Тут дело не в легких, хотя и с этой стороны неважно… Отец его, вы говорите, чахоткой кончил?.. Есть что-то похуже: его нервная система, — докончил он на ее испуганный взгляд. — Она у него ни к черту не годится…
— Боже мой!.. Что вы хотите сказать?
Он оглянулся на дверь, взял с фортепиано свою фуражку и ответил, избегая ее встревоженного взгляда:
— Здесь говорить нельзя. Неудобно… Где я могу увидать вас… одну?