Только репетиции и спектакли дают ей забвение и радость. И как страстно рвется она в этот чудный мир вымысла, пред которым бледнеет жизнь!
Но остаются ночи — и мучительные думы. От уверенности в его чувстве она переходит к сомнениям. Как мог он избрать ее из тысячи других, ему равных? Как мог на ней, ничтожной, остановить свое внимание? Для нее — хоть и развратный, хоть и жестокий — он все-таки остается высшим существом. Его хрупкая красота, его знатность дают ему на это право.
Но если он любит ее, то она пропала… Если бы дедушка был тут, она нашла бы силы бороться с соблазном. А где взять силы теперь?.. Встреча с Хованским — это крушение всего ее душевного строя. Чего он хочет теперь от нее, она знает прекрасно. Его любовь — это гибель ее. Но она сама жаждет погибнуть. Ее любовь — это грех. Но ни за какие блага земные и небесные она не откажется от этого греха!.. Она плачет и молится… «Господи, спаси меня!.. От самой меня спаси и сохрани… Не его боюсь… Себя…»
Темная чувственность, налетавшая на нее когда-то порывами от дерзких ласк Садовникова, проснулась теперь, воспрянула, страшная, грозная, властная. Куда уйти от нее?..
И опять, опять звучат в душе ее слова Луизы Миллер, когда от ласк Фердинанда в ней тоже проснулась женщина, и когда эта страсть убила светлую любовь, дававшую ей только радость. И ей тоже хочется крикнуть в бледное лицо Хованского, который каждый вечер ждет ее у подъезда и смотрит умоляющими глазами:
«Бог тебя прости!.. Ты зажег пожар в моем мирном сердце. И этому пожару — никогда-никогда не угаснуть!..»
Хованский подходит к ней за кулисами. У него совсем больной вид. Он кашляет. И ей вспоминается злобная фраза, брошенная вчера Струйской… «Противная гримасница!.. Чего она ломается! Хочет князя в чахотку вогнать…» Струйская очень хлопочет, чтоб они «сошлись» наконец. Тогда ей нечего бояться за своего Муратова. Но и с Муратовым эта гордячка держит себя королевой. Перестала с ним говорить. «А старый дурак совсем ослаб», — с презрением думает Струйская.
— Вы простудились? — спрашивает Надежда Васильевна, подходя к Хованскому. Она берет его руку. Такую сухую и горячую руку. Из ее расширенных глаз глядит на него вся ее страстная душа.
Он очень рад случаю порисоваться своей болезнью и небрежно отвечает хриплым, действительно больным голосом:
— Я давно кашляю… Ведь мне грозит чахотка. Но я жизнью не дорожу. Зачем она мне теперь, если вы меня не любите?!
Она кидает ему взгляд, полный отчаяния, и бежит в уборную переодеваться. Все валится у нее из рук. Душа полна ужасом. Она чувствует, что пропала, что решилась ее судьба. Но не о своей гибели думает она. Сохранить его жизнь. Дать ему счастье, если в этом его спасение…