Граф оглядел свою тайную гвардию. Ближе всего стоял бывший гувернер Сен-Том, тощий седой старик с длинным носом и упрямым подбородком. Гувернеру принадлежала большая часть французского текста в романе — граф неплохо изъяснялся и читал на языке Руссо, но писать категорически не любил. Рядом с французом расположился Тихон, бывший крепостной, а ныне учитель в крестьянской школе, человек хитрый и язвительный, мастер до всяческих интриг и неожиданных сюжетных меандров. В дальнем конце стола высился Степан Сагайдаш — знакомец графа по кавказским делам. Сагайдаш и в литературе оставался лихим казаком, любил описывать сражения и воинскую доблесть. Его усилиями литературный вариант сражения под Аустерлицем чуть не закончился безоговорочной победой союзников. Однако Лев Николаевич не дал таланту развернуться. Напомнил Степану про историческую достоверность и сцену переписал.
Эти трое помогали графу в том, что он именовал словечком «проект».
— Стало быть, государи мои, диспозиция у нас следующая, — Лев Николаевич взял большую картофелину и расположил ее посреди стола, — пришла пора баричу Пьеру покуситься на Бонапарта.
— Дело-то непростое. Момент больно важный, — Тихон огладил бороду, глянул на товарищей. Мужчины согласно закивали — не взяться бы лучше вам самому, батюшка Лев Николаевич.
— Неча, неча, — нахмурился писатель, — сами управляйтесь, дела у меня.
— Кому же выпадает честь плести сюжетный нить, maître? — поинтересовался француз.
— Промеж себя разбирайтесь, — громыхнул герой Севастополя.
— А мабуть, этого Буонопартия — того, — заговорщицки подмигнул Сагайдаш, — убить… Пусть Петруша его — кинжалом. Аль из пистоли…
Граф задумался, воздел очи к потолку, затем поскреб в основании бороды и только после того промолвил:
— А это, государи мои, как сюжет выведет. Опять же разбирайтесь промеж себя.
— Ну, это как-то… Супротив исторических фактов может выйти, — с тревогой глянул на Сагайдаша, а затем на графа опасливый Тихон.
— Правда искусства и правда жизни — вещи разные. А подчас даже — несовместные. И живут по различным законам… — Граф снова почесал заросшее горло, а потом заметил уже как бы сам себе, вполголоса: — Надо бы записать. Сейчас никто не поймет, а лет через сто, может, кому и пригодится…
Не выходя из задумчивого состояния, граф развернулся и, не попрощавшись, вышел в сад.
* * *
По аккуратной дорожке граф вышел к любимому деревцу. Эту вишенку Лев Николаевич собственноручно посадил пару лет назад. Прошедшей весной деревце заметно прибавило в росте, пораскинуло упругие ветви вширь. А когда-то это был жалкий саженец с вялыми запыленными листиками. Граф увидел его у забора одной из крестьянских изб. Юное и неказистое деревцо косо стояло в стороне от ворот, предназначенное то ли на продажу, то ли просто для выкидывания в компостную яму. Что-то необъяснимое зацепило сердце Льва Николаевича и заставило остановиться. Он кликнул хозяев. Вышла баба в неопрятной залатанной юбке, натянутой под самые подмышки.