Потом их было еще много, Кать, Оль, Лар и Верочек, но Елена Михайловна с ужасом поняла, что они-то меняются, а Надя остается величиной постоянной и стабильной. Опоздали! Живет в общежитии, но, слава богу, не из деревни, а просто живут там с матерью, так получилось. Учится хорошо, комсомолка. Отец, кажется, на войне погиб, мать работает в отделе кадров авиазавода, от него и общежитие. Интеллигентка в первом поколении. Рыжая. На Леву смотрит с выражением глубокого обожания.
Гриша от нее без ума: «ЧУДЕСНАЯ, Еленка, она просто чудо! Искренняя, остроумная!» Елена Михайловна ни разу не слышала, чтобы Надя громко смеялась и вообще говорила. Потом вдруг пропала, Лева переживал, болела Полина Ивановна. Лева так и сказал, «Полина Иванна», а не «Надина мать». Дело было плохо, очень плохо. Мальчик в аспирантуре, ему надо нацелиться на учебу, работу, он так молод, да и сама Елена Михайловна слишком молода для его женитьбы.
Обычные обиды матери взрослого сына. А главное было не в молодости и не в аспирантуре, а в Надиных ушах и ногах, широких крестьянских запястьях, круглых веснушках на переносице, шароварах из серой фланели. Очень боялась этой самой Полины Ивановны, ее возможной простоватости, даже «оканья», провинциальной дикости или, наоборот, наглости. Но не так все было страшно. Полина Ивановна оказалась женщиной тихой и кроткой, но втайне гордой высотой полета своей дочери. Состарившаяся копия Нади. Такая же худая, коротконосая, с крупными, в ручейках синих вен жилистыми руками, которые она аккуратно складывала на коленях. Говорила мало, тихо, немного оглушая «г». Не очень здорова, но пока работает и даже готовится получить квартиру как ветеран и инвалид чего-то. Сразу подружилась с Женечкой, какие-то нашлись у них общие знакомые.
Елена Михайловна вспомнила, как они заполучили Женечку. Конечно, по рекомендации, но и тогда тоже было страшно, что будет «окать», вмешиваться с деревенской бесцеремонностью в их жизнь, таскать каких-нибудь шумных родственников. А получилось удачно. Женечка вообще оказалась не из деревни, а из городка где-то в области, что называется из «мещан», но совершенно нищая и без профессии. Родных у нее никого не было, кроме сестры, почти на двадцать лет ее старше. Эта сестра вышла замуж за местного купца и успела пожить богато до семнадцатого года. У Гриши было любимой шуткой пугать несчастную Женечку до слез: «Когда же мы, Женечка, поедем в ваш Заводск искать купеческое наследство?» А та в испуге махала руками: «Сводная она мне, Григорий Львович, помилуйте! Да я к ним ни разу даже…» Никто к Жене никогда не приезжал, и она у них очень прижилась. Обеспечивала весь семейный быт и кухню, пригляд за детьми, очереди за продуктами. Была у нее своя комнатка в коммуналке, но последние годы, когда стала болеть, уходить домой каждый день, ехать на перекладных стало тяжело. Так и ночевала на кухонном диванчике. «Мне здесь хорошо у вас, при людях!» А умерла от осложнений диабета, одна, в больнице, тихо и незаметно, не успела их побеспокоить. Все были на даче. Елене Михайловне до сих пор немножко стыдно, потому что она тогда уже договорилась потихоньку с другой женщиной, чтоб начинала работать с осени. Женя давно была больна, требовала помощи больше, чем сама помогала. Обе они болели с Полиной Иванной, обе сидели на кухне, выложив руки на коленях, а Надя варила и мыла. У нее получалось. Она и готовила вкусно. И стирала чисто, и прибирала весело, но… Елена Михайловна все равно была против. Привыкла, конечно, и ссор у них крупных не было, но полюбить не смогла.