Через не могу (Рачко) - страница 13

"Новое" началось с перестановки. По распо­ряжению бабушки Нотр-Дам и Зеркальный шкаф перегородили бывшую гостиную на светлую часть с обеденным столом и "зашкафную", где вокруг печки-буржуйки спали на двух высоких кроватях мы с бабушкой, и дед — на нейтральной полосе, на бархатной оттоманке.

Регулярно стал появляться еще жилец — бабушкина подруга, смешливая, в седых кудрях, с детским именем Люлюша. Всегда поздно вечером, держась за сердце и показывая жестом, что сейчас... отдышится... и все расскажет. Она летела сначала вниз по своей темной лестнице, потом вверх — по нашей... Люлюша ночевала у нас потому, что боялась умереть одна. Укладывали гостью "в квадрате". На светлой половине (уже совершенно темной — синие шторы гордо прикрыты старыми бархатными занавесями с "лямбрикенами"), отодвинув обеденный стол, составляли вместе четыре низких, уголками, кресла. Получался мягкий, обтянутый "суровым полотном", огражденный, как заборчиком, спинками кресел квадрат — самая уютная постель в доме. И хотя полномерный взрослый мог спать в квадрате только по диагонали, мне никогда не разрешали поменяться с Люлюшей местами. В девять меня отправляли "за шкаф", а гостья еще долго кашляла и хрипло смеялась на другой половине. И согреваясь у себя под ватным одеялом, я утешалась нашептанным в ухо бабушкиным аргументом, что зато мне безопасно за огромным непоколебимым Нотр-Дамом, а Люлюша в ее квадрате — как на передовой.

У одного писателя, моего ровесника, есть рассказик о том, как лейтенант и сержант пошли в разведку. Там была такая фраза: "Раздался выстрел. Лейтенант упал как подкошенный. Сержант на­сторожился". Примерно то же самое произошло с бабушкой. Когда ввели продуктовые карточки и на всю семью мы получили один рабочий паек — мамин; когда мужчины практически исчезли из домашнего обихода; когда соседка Вера, вернувшись с работы, увидела холм кирпичей вместо дома, в котором утром оставила дочь и мать, — бабушка насторожилась и решила поехать за советом к "брату Шуре" — врачу-педиатру.

Брат Шура был в нашей семье притчей во языцех: он никогда не пил, лежа на спине, чтобы не поперхнуться, никогда не гладил кошек — из-за глистов, и собак — из-за блох... Все самодеятельное лечение, производимое бабушкой, делалось именем брата Шуры: марганцовка, соляная кислота "от вялости кишок", шелковый салол от поноса, капли Датского короля... И на коммунальной кухне безапелляционное: "Господи, мне ли не знать! У меня брат-то Шура — врач!"

В гости к брату Шуре, как и в любое путешествие по блокадному Ленинграду, бабушка взяла меня с собой ("Убьют — так вместе!"). Инструкция: всегда держать ребенка за руку, не отпуская ни на шаг, особенно с тех пор, как "пошли слухи" о кан­нибализме. Бабушка расплачивается в трамвае — я, по инструкции, вцепляюсь в ее пальто и ни при каких обстоятельствах не отпускаю. "Если что — ори!" Я прожила, держась за руку, до 46-го года, до третьего класса школы...