Ночь
коротка, Спят
облака,
И лежит
у меня на ладони
Незнакомая
ваша рука...
Танцевали,
сдвинув обеденный
стол. (Этой мерой
решались все
пространственные
проблемы. Я
была уверена,
что в нашей
комнате можно
сделать все
что угодно,
провести сессию
Верховного
Совета — если
сдвинуть обеденный
стол.) Протанцовывая
мимо меня, каждый
считал долгом
сделать замечание:
"Только не
разговаривай!",
"Не вздумай
петь...", "Не прыгай,
ради Бога!" И
я послушно
сдерживалась,
горячо прижимая
к себе курчавого,
с черным шелковым
лицом Тома,
единственного
молодого человека
среди моих
игрушек. Помню,
что Люлюша
вдруг ни с того,
ни с сего сменила
хриплый смех
на хриплый
плач, чуть не
испортив вечер,
но на нее цыкнули,
и она все извинялась...
*
* *
Водопровод
замерз в яркий
солнечный день
необычайной
красоты. Меня
посадили на
санки, я обняла
руками и ногами
два вставленных
друг в друга
пустых ведра,
мама крикнула:
"Н-но, мертвые!",
очень этим меня
насмешив, и
пустилась в
галоп. Ей ведь
тогда было, не
правда ли, всего
двадцать пять
лет. Летели по
бульвару со
спиленными
деревьями, мама
смешила меня
и оглядывалась
посмотреть,
как я смеюсь.
Город заиндевел.
Изморозь приравняла
трупы, сидевшие
на каменных
тумбах у ворот,
к нависшим над
ними кариатидам.
Она украсила
развалины и
сделала одинаковыми
здания — сквозь
нее едва просвечивал
цвет. Прикатили,
судя по всему,
на Дворцовую
набережную
— заиндевелая
голубизна
торжественных
фасадов осталась
в памяти. Там
было людно, и
я было обрадовалась,
но, увы, возбуждение
оказалось
паническим
— гранитные
ступени обледенели,
и спускаться
к прорубям
стало почти
невозможно.
Одна закутанная
фигура уже
лежала у парапета
и так странно,
неестественно
шевелилась,
что хотелось,
чтобы она наконец
застыла. Небольшие
пятнышки яркой
крови на снегу
поселили панику
и в моем сердце.
Мама и
еще две молодые
женщины, тоже
в ватниках
цвета хаки,
образовали
недлинную
цепочку до
проруби. Я подавала
им пустые ведра.
Это был один
из немногих
запомнившихся
моментов настоящего
страха. Вот
мама в белой
ушанке наклоняется
над черной,
черной водой,
опускает ведро...
Наполняясь,
оно тянет ее
вниз... Как в
кошмаре. Помню
напряжение,
с которым я
сверху смотрела
на сиреневые
сцепившиеся
пальцы с побелевшими
суставами:
"Господи! Спаси
и помилуй, не
дай им расцепиться!"
Одна закутанная
попросила воды.
Эта просьба
вызвала во мне
кулацкую ярость,
но женщина,
стоявшая наверху,
сердито мотнула
головой, и я
вздохнула с
облегчением.
Наконец напарницы
стали тянуть
маму. Как я боялась,
что они отпустят!
Один раз она
поскользнулась,
я инстинктивно
сделала шаг
вперед и услышала
хриплый, неузнаваемый
крик: "Назад!
Сейчас же! От
края!.."