Помню
свой возбужденный
бег вниз по
лестнице, на
свежем снегу
Разъезжей
военный открытый
грузовик с
грудой тонких
бревнышек,
молниеносную
вороватую
разгрузку,
слово "кубометр",
от которого
веет жаром... В
кузове — взъерошенный
мятый человечек.
"Капитан, это
моя дочь Аня"...
И человечек
слетает на
снег, взметая
облако, щелкает
каблуками,
жестко и серьезно
козыряет: "Капитан
Галкин. Весьма
польщен"... Потом
скатерть-самобранка
из вещевого
мешка, небольшой
пир с непременной
Милочкой... Мне
дали глотнуть
водки, и меня
тошнило у печки...
Назавтра,
в густо-синих
сумерках утра
я подглядываю
из-под одеяла
и вижу капитана
Галкина в дверях,
надолго припавшего
к маминой руке...
Мама говорит
голосом принцессы
из "Снежной
королевы":
"Галкин, вы всем
нам спасли
жизнь". Его
печальный ответ
был загадочным.
Он сказал: "И
совершенно
бескрысно,
заметьте!" Опять
долгий-долгий
взгляд на маму
и: "Как только
представится
случай, совершу
еще какое-нибудь
служебное
преступление,
чтобы вас увидеть.
Прощайте, гордая
полячка. Я, пожалуй,
поплету себя..."
И я уползаю
обратно под
одеяло переживать
и хихикать.
К вечеру
обнаружилась
пропажа часов
— "с брильянтовыми
розочками"
и "на 16-ти камнях".
Бабушка прямо
обвинила в этом
капитана Галкина
и произнесла
слова: "Написать
начальнику
воинской части".
Мама от этих
слов впала в
ярость и сказала:
"Не суйся не
в свое дело!"
— "Как это не
мое дело?!" Дальше
пошел неинтересный
"зуб за зуб",
с маленьким,
правда, перерывом,
когда я, не удержав
любопытства,
попыталась
выяснить, как
спасают крысно.
Но главное
было в обнаруженном
мною пределе
бабушкиного
понимания
людей. Капитан
Галкин был за
гранью ее интуиции.
Но не моей. Я
знала шестым
чувством, что
такие люди
часиков не
крадут, и мама
знала, а бабушка
— нет.
Вообще
ее слепота к
чувствам была
поразительна.
Мы приходили
из кино, уже
после войны
— мама мрачная,
с крепко сжатым
ртом, я — опухшая
от слез. Бабушка
приветлио
спрашивала:
Что смотрели?
"Рим —
открытый город".
Красивая
вещь?
Пьесы
Чехова, например,
бабушку страшно
раздражали:
"И ноют, и ноют...
— говорила она.
— И чего ноют?
Все, слава Богу,
живы-здоровы,
одеты- обуты...
Войны нет, все
хорошо!"
Нет, нет,
она была доброй.
Она помогала
в беде, откликалась
на понятные
ей реальные
несчастья. На
чувства — никогда.
Они с мамой,
как два ангела-
хранителя,
стояли за моими
плечами: ангел-хранитель
тела и ангел-хранитель
души. На двух
противоположных
концах колеблющейся
шкалы, мама —
чистого принципа,
бабушка — чистого
прагматизма.
Капитан
Галкин никогда
больше не появился.
Мама думала
трагически
и возвышенно
— потому что
убит, бабушка
— приземленно
— потому что
бежал с часиками.