Но сначала
немножко о том
времени, чтоб
Вы представили...
В 44-ом, шести
лет от роду, я
поступила в
бывшую Стоюнинскую
гимназию на
бывшей Кабинетской,
напротив бывшей
Синодальной
типографии.
(А по-настоящему
— в 320-ую женскую
школу на улице
Правды.) Класса
до 9-го мы смотрели
в окна на огромную
полукруглую
фреску — Бог-вседержитель
на облаке. Потом
ее замазали.
Да уж поздно...
Стиль
школы, словно
по гимназическим
традициям,
был не советским,
директриса,
уютная старушка,
ввела уроки
рукоделия,
другая старушка,
в солдатской
гимнастерке,
помню, изображала
куропатку
из рассказа
Пришвина, которая,
защищая от
ястреба птенцов,
притворялась
хромой и уводила
хищника от
гнезда. А моя
соседка по
парте Нюся Брук
была самым
смешливым
человеком на
свете...
Словом
— в школе все
шло славно. Но
на улице...
На улице
были Брянские
леса! Наша Правда
за время войны
просела посередине,
так что по всей
длине улицы
— от Звенигородской
до Разъезжей
— шла глубокая
канава, заполненная
водой и железобетонным
ломом разбитого
города. И по
этим железобетонным
островам прыгали,
как брянские
партизаны,
вооруженные
уличные мальчишки.
Стреляли из
рогаток — обрезками
железа, а зимой
закатывали
в снежки обломки
льда.
Самое
страшное было
учиться во
вторую смену
— с 3-х до 8-ми. Кончали
в темноте. Матери
распределяли
дежурства, так
что кто-нибудь
из них ждал у
дверей школы.
Каждая немедленно
обрастала слева
и справа двумя
шеренгами
девочек. Все
старались
оказаться
поближе к ней,
отпихивались
и ссорились.
Странные эти
построения,
похожие на
пчелиные рои
с маткой посередине,
начинали медленно
двигаться от
Стоюнинской
гимназии под
массированным
обстрелом с
островов.
Хулиганье!
— кричали
простонародные
матери. — Бандюги!
Щас милицию
позову!
Молчи,
блядь! — отвечали
дети.
Постыдитесь,
мальчики! —
взывали интеллигентные
матери. — Это
же девочки, вы
должны их защищать!
Мадам!
— кричали с
островов. —
Внимание! Пли!
И залп!
На загаженном
углу Правды
и Социализма
рои расходились
в разные стороны.
У каждого парадного
и подворотни
две-три пчелки
отцеплялись
от роя и ныряли
в свой улей.
Остальные после
короткой борьбы
за место смыкали
ряды, и рой, жужжа,
полз дальше.
К великому
облегчению
моего детства
со мной на одной
лестнице жила
одноклассница
Лена Чулкова.
Мы старались
держаться
вместе, так что
даже в самые
жуткие моменты
этих одиссей
нас (как и всех
собравшихся
вдвоем девочек)
выручала спасительная
смесь страха
и смеха. Мы жили
в самом дальнем
от школы конце
квартала. По
дороге наш рой
все таял, таял...
В доме 10, огромном,
обычно оставалась
дежурная мама,
в дом 6 ныряла
Ася Колодезникова,
и на последние
три больших
дома мы оставались
одни, вцепившиеся
друг в друга
и умиравшие
от страха и
смеха. На обломках
домов, как индейцы
на горных пиках,
маячили враги.
Я служила главной
мишенью, потому
что Лена была
закутана в
серый оренбургский
платок и походила
на взрослую,
а у меня на голове
розовел вязаный
фунтик с помпоном
и лентами под
подбородком.
"Делай вид, что
ты тетка!" —
сердилась Лена.
Я горбилась
и придерживала
прыгающий
помпон.