Через
полгода он умер
от травмы, полученной
при обстоятельствах,
о которых все
рассказывали
по- разному. И
я снова стала
бывать у "верхних
жильцов".
Как только
появилась
возможность
вставить выбитые
стекла в маминой
заброшенной
комнате, мои
женщины сдали
ее двум молодым
курсантам
военно-морского
училища: Вите
и Леве. Лева
был некрасивый,
чувствительный
и семейственный,
играл на пианино
классическую
музыку и испрашивал
у бабушки разрешения
приводить
серьезных
девушек в семейный
дом. Витя был
красавец и
жуир, девушек
водил
к себе в комнату,
а на пианино
играл "Путь
далекий до
Типперери".
Оба были обаятельны,
смешливы, любили
готовить "мечту
гурмана" —
макароны по-флотски
и постоянно
закатывали
"семейные
обеды", с розыгрышами
и музыкой нашего
старенького,
но хорошего
пианино, на
котором что
ни играй — все
звучало благородно.
Для Левиных
и Витиных —
разного сорта
— девушек перед
обедами долго
готовилась
соответствующая
атмосфера, и
я неизменно
участвовала
во всех заговорах.
Витя был влюблен
в маму, я была
влюблена в Витю
— словом, в дом
вернулась
юность, только
чужая. Оба молодых
человека успели
немножко повоевать,
и на Витином
лице остался
небольшой
осколочный
шрам, который
делал его
неотразимым.
С курсантами
мой и без того
любимый дом
стал лучшим
в мире. !
И вот в
субботу, чудный
день накануне
выходного,
вместо последнего
урока нам обещали
кино. Фильм
назывался
"Жила-была
девочка", в нем
играла Наташа
Защипина, моя
ровесница.
Повеселевшие
и беззаботные,
накануне воскресенья,
300 девочек —
полшколы —
сидели в безумной
тесноте на
скамьях в актовом
зале. Строгие
наши учительницы
даже не очень
останавливали
смех и болтовню.
Никто, видно,
толком не знал,
что за фильм
— все приготовились
развлекаться...
Но погас
свет, опустились
оставленные
на этот случай
синие шторы,
и за единственным
окном — экрана
— мы снова увидели
блокаду. Только
на этот раз мы
переживали
ее не за себя,
а за двух девочек-ровесниц.
И то, что в жизни
мы встретили
как само собой
разумеющееся,
увиденное со
стороны вдруг
ударило по
нашим сердцам
невыносимой
болью
и состраданием.
Наташа
Защипина, похожая
на меня, стояла
перед зеркалом
в уже пустой
квартире (в
соседней комнате
— умирающая)
и, завернувшись
в проеденное
молью боа, пела:
Частица
черта в нас
Горит в недобрый
час- Огонь в
груди моей —
Ты с ним шутить
не смей!
Когда
на экране умерла
последняя мать,
тихий вой в
зале окреп и
зазвенел.
Две оставшиеся
вдвоем девочки
бежали по летним,
пыльным развалинам...
Выла сирена...
"Скорее, скорее!.."
— кричали мы
из зала, но Наташа
остановилась
завязать шнурок
на ботинке...
"Сними ботинок!
Беги!.." Потом
взрыв, "А-а-а!!"
зала, туча дыма
рассеивается,
и ужас на лице
девочки (ею
сыгранный, нами
пережитый),
которая осталась
ОДНА!