До полудня оставалось уже совсем немного, и хотя стоять на самом солнцепёке было довольно тяжело, никто на это не жаловался: собравшийся народ весело зубоскалил, увлеченно сплетничал, а если кто считал себя выше этого, то степенно обсуждал последние новости. А ещё, все развлекали себя тем, что покупали у снующих сквозь толпу, словно ужи, разносчиков кто воду с лимоном, кто пиво, кто пироги, кто печёные яблоки. По мере того, как солнце всё ближе поднималось к зениту, волнение в толпе заметно нарастало. Вдруг, в первых рядах, ближе всего стоящих к деревянному возвышению и шатру, зародился глухой и мощный гул.
— Едут! Едут! — различил вдруг Рин, и изо всех сил вытянул шею.
— Смотрите, смотрите! Вон там! На дороге! — беспокойно заёрзала у него на плечах Аша.
— Я тоже хочу посмотреть! Я тоже хочу! — в ту же секунду отчаянно затряс его руку Лик.
Однако ничего, кроме как, пока ещё очень далёкого, облачка пыли над дорогой, Рин так и не увидел.
В тот же миг вся толпа подалась вперёд, и гвардейцам лишь с большим трудом удалось сдержать этот натиск.
— Вон, главный поп идёт с другими попами! — восторженно защебетала у него над головой Аша.
— Не поп, дурёха, а квистол со служителями! — не удержался от замечания Лик, на мгновение перестав даже дёргать Рина за руку.
— Сам ты дурак! — сердито огрызнулась Аша, оскорблено вздёрнув носик.
— А ну, быстро перестаньте ругаться! — это к ним протиснулась мама, без особого почтения растолкав окружающих, после чего она резким, сильным движением подхватила на руки Лика и усадила его к себе на плечи.
— Ур-ра! Я теперь тоже всё вижу! — радостно закричал тот.
А вот я ничего не вижу, с досадой подумал Рин, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Пусть он и так знал, что должно было сейчас происходить на дороге, увидеть всё своими глазами ему от этого хотелось ничуть не меньше. С превеликим трудом он протиснулся ещё немного вперёд, вызвав этим град ругательств и злобного шипения, но и отсюда тоже ничего не было видно.
— …Истига руно ли огу. Огу ли истигана! Агис ду! Агис ду!>[1] — доносились торжественно-заунывные голоса прингидов и церковных служек.
Рин привстал на цыпочки и, не удержав равновесия, навалился на стоящего впереди него пекаря, в желтовато-сером камзоле.
— Эй! Чтоб тебя! — выругался пекарь, пытаясь хоть чуть-чуть повернуть назад свою толстую шею. — Пиавская душонка! Ты чего на мне развалился, точно муж на жёнке? — он возмущённо толкнул Рина назад своей спиной. — А ну осади назад, малый! А не то враз сделаю тебе ноги, как у кузнечика — коленками назад!.. Пошёл вон, недомерок!