Никита коротко задумался:
— Жаль Смагин пропал, а то бы я через него передал. Хороший мужик, совестливый. Да, низкий тебе поклон от меня, ну и от него тоже, хоть я Клёнке и сказал, кто его спас. Если бы не ты, засадили бы сапожника в подвалы. А всего-то делов — пару книг из костра вытащил. Не понимаю я их ненависти к книгам. А ты, я смотрю, ничего не боишься — среди бела дня бесовские письмена читаешь, — он усмехнулся и кивнул на книгу. — А вдруг кто зайдет? Пропадешь ни за грош. А так здесь ты еще много русским людям пользы принесешь.
— Мне за свои поступки перед Богом ответ держать, а не перед Никифором. До ворот, где апостол Петр стоит, мне уже совсем немного осталось. Так чего мне бояться? Летом раньше, летом позже. А помогать нашим я буду, пока глаза не закроются. Верю я. Верю, минуют страшные времена на Руси, выкинет народ Никифора и всех его приспешников, и взойдет истинная вера Христова, которая в сути своей не противоречит, а дополняет Веды славяно-арийские. И в Перуновых Ведах о том пишут. — Старик замолчал и уставший слегка прикрыл глаза.
За дверной створкой постепенно нарастал легкий, как гул реки, шум — люди собирались на вечернюю проповедь. Священник шевельнулся и поднял ясный взгляд на дружинника:
— Ты иди, Никита. Теперь от тебя зависит судьба родичей из Коломны. Иди с Богом.
Дубинин поднялся и сразу занял все свободное место комнатки. Ворфоломей перекрестил его крепким совсем не старческим двуеперсием. Никита хотел согнуться над рукой священника, чтобы поцеловать, но тот остановил его.
— Полно, лишнее это. Отправляйся уже, пора мне выходить к людям.
Никита согнулся в неглубоком поклоне и потянул дверь на себя. В зале было многолюдно. Пока они беседовали с настоятелем, народ заполнил его почти полностью. Никита подумал, что это еще одна причина, по которой Никифор ненавидит Ворфоломея — у него, в отличие от протоиерея, храм во время проповедей не пустует.
На улице темнело. Ясное небо медленно заполняли светлые пока еще звезды. Прозрачная полная луна выкатилась на небосвод, явно раньше положенного срока. Никита решил возвращаться в казарму. А то хватятся, потом вообще неделю не выпустят. А нужного человека он на днях поищет — время пока есть.
Горий прицепил очередную кожаную полоску к крюку, подергал ее, проверяя на прочность, и потянул с полочки лещади — крепкие деревянные планочки, перевязанные у одного конца. Зажав между планками полоску под самым крюком, он крепко сжал их и с силой потянул вниз по всей кожаной заготовке. Повторив протяг несколько раз, он оценивающе прошелся пальцем по вытянувшейся сыромяти. Поверхность блестела, но не просвечивала и на всем протяжении казалась одной толщины. То, что надо. Он снял полоску с крюка, уложил ее в стопку уже прошедших через лещади заготовок и, наклонившись, вытащил следующую из вороха кожаных лент. Сегодня ему предстоит прикончить всю эту огромную кучу сыромяти. «До обеда, пожалуй, не справлюсь», — пригорюнился Гор. Он вздохнул и покосился на растянутую под навесом для сушки огромную уже просоленную медвежью шкуру. Настроение немного улучшилось. Шкура принадлежала ему. Пока она прошла только грубую обработку, но совсем скоро станет полностью готовой к использованию. Ведун обещал научить готовить такие шкуры. Гор обязательно кинет ее на свое ложе. Эх, похвастаться не перед кем. В который уже раз он пожалел о том, что нет с ним рядом друзей. Потом он вспомнил, что скоро они с Белогостом отправятся на праздник в село. И там будет Белогорка. Он вспомнил ее серые смешливые глаза и мечтательно замер. Теперь-то ему есть что ответить на ее постоянные шуточки. Да и не посмеет она уже так над ним издеваться. Все-таки у него уже настоящий меч на поясе и зарубленный косолапый в активе. Во всяком случае, хочется на это надеяться. Девчонки — такие непредсказуемые. Уже привычным движением он зацепил приготовленный обрез кожи на крюк и ловко подкинул в руке лещади, развернувшиеся в воздухе.