и раньше был худощав; Гарав стал похож на скруток жгутов мышц и жил — куда ни ткни, встретишь прочную броню. Ничего культуристского в этом не наблюдалось, но — хотя Гарав и не задумывался о такой глупости — мальчишка легко переломал бы кости двум-трём «качкам» даже постарше себя. На плече так и остался широкий неровно заживший шрам от сабли вастака. (А ещё два шрама обещали остаться на спине… куда деваться?) Помимо этого мальчишке полюбилось драться — они с Фередиром дрались почти ежедневно, деловито и до крови. Просто так. Ради интереса. Фередир был сильней, выше и легко перенимал известные
Пашке и неведомые здесь приёмы. А Гарав ничего и не имел против…
…С утра лоэндэ Гарав вывел Хсана и, гарцуя на нём, неосёдланном, по двору трактира, крикнул на сеновал:
— Федька, поехали, промнём коней! — Фередир не отвечал, видимо, решив, что очередная утренняя прогулка не стоит потерянной пары часов сна, и Гарав, пообещав: — Пожалеешь! — поднял коня свечой, чуть не стоптал в воротах шарахнувшихся ранних завсегдатаев, решивших, как видно, праздновать с самого утра и прямо в трактире — и, намётом проскочив Пригорье под завистливые взгляды мальчишек и восхищённые девушек, вылетел на Тракт. Быстро огляделся — вдали тянулся обоз и двигалась какая-то группка пешеходов — и, завопив нечленораздельно, так поддал Хсана пятками, что тот опять удивлённо сделал свечку и рванул в галоп. Нетяжёлый мальчишка был для могучего жеребца несерьёзным грузом, да к тому же любимым хозяином. А Гарав, припав к конской гриве, с удовольствием слушал, как точно и неутомимо работает под ним огромная живая машина.
Так они отмахали довольно много, пока впереди не появилась невысокая каменная стена — поверху шёл добавочно деревянный частокол, а через равные промежутки виднелись башенки. Это была граница между княжествами, и Гарав, чтобы не мозолить глаза занятым людям, круто свернул в лес. Понукнул Хсана перескочить через широкую канаву, удержался у него на спине, сам себе довольно кивнул — и въехал под деревья.
Здесь он поехал шагом, неспешно, предоставив коню самому выбирать дорогу, отдыхая от скачки и чутко прислушиваясь то к птицам, то к белке, то к какому-то крадущемуся хрусту в подлеске. Странно — хотя на Гараве была только изрядно обветшавшая рубашка (подпоясанная кинжалом, впрочем) и подкатанные до колен поддоспешные штаны, но комарьё не досаждало.
Около словно бы по волшебству вынырнувшего из земли родника он спешился, напился ледянющей воды. Утирая рот, увидел подальше, на полянке-припёке, россыпи крупной земляники, безжалостно надрал ягод вместе с веточками, снова вскочил на коня и ехал дальше, насвистывая и губами обирая ягоду за ягодой — они были сладкие, пахучие, сочные… В просветах между древесных крон временами открывалось небо — летнее, чистое, жаркое. Куда ехал — Гарав не знал и не собирался выяснять в полной уверенности, что всегда сможет вернуться обратно. Зачем ехал — тоже не желал разбираться. Его посетило почти смешное чувство единения с миром вокруг — до сих пор он только иногда ощущал себя, как часть Хсана, а его — как свою. Сейчас же на мальчишку снизошло тёплое радостное спокойствие. Наверное, если бы кто-то в этот момент задал ему самый сложный философский вопрос, Гарав разрешил бы его парой слов, да ещё и с улыбкой…