— Да, мой господин. — Фередир вскидывает голову.
Нарак берёт с подноса один из мешков. А, нет, это скорей большой кошель…
— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Фередир сын Фаэла, оруженосец.
Фередир принял кошель (да, тяжёлый).
— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.
— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора.
Нарак перешёл к Гараву, уже не глядя на поднявшегося рядом с Эйнором Фередира.
— Тебя я не видел до этого дня, Гарав Ульфойл, — голос князя. — Но я уже знаю — добрая слава летит впереди воина, — что ты не зря был посвящён в оруженосцы Эйнором… а это немало, ибо и ранее был он одним из достойнейших моих рыцарей — ныне же скоро станет достойнейшим рыцарем возрождённого Арнора!
Эйнор тихо ахает, не выдержав. Но Гарав слышит это краем уха.
— Гарав Ульфойл, оруженосец.
— Да, мой господин. — Собственный голос кажется Гараву звучащим со стороны.
— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Гарав Ульфойл, оруженосец.
Гарав туповато смотрел на княжескую руку с кошелём. Потом поднял глаза. Он чувствовал, что сейчас заорёт в лицо Нараку, куда он должен деть всё это и какое это имеет отношение к тому, что было… что он видел… что, что, чтооооо!!!
Не крикнул. Но не потому, что испугался. Просто он увидел вблизи, что вокруг глаз князя лежит сеточка морщин, а сами глаза — усталые и благодарные. Немолодой уже сильный человек, который держит на своих плечах неподъёмную тяжесть ответственности, просто не знал, чем и как ещё благодарить своих людей. И, кажется, сам понимал, что это немного нелепо: золото (или что там?) — за такое.
Гарав сглотнул и сказал тихо:
— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.
— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора, — кивнул князь. — А ныне я отпускаю вас, чтобы вы отдохнули после трудов.
И он уходит. Он просто встаёт, кивает и уходит, не оглядываясь, на ходу поправляя пояс…
…В тяжеленным, тонком, но прочном кожаном кошеле Гарава — даже, скорей, всё-таки мешке — с тиснёным кардоланским гербом — Алыми Мечами — оказалось пятьсот кастаров. Новеньких.
Жалованье наёмника за двенадцать лет. С лишком. С хвостиком почти в полгода. Или цена небольшого поместья — не с замком, но с домом, с садом, с пахотной землей и даже кое-каким скотом.
Но это было ещё не всё. Там же лежала длинная массивная цепь: золотые плотные звенья, в двух вставлены крупные рубины, огранённые в виде четырёхконечных звёзд, между ними — крест из четырёх ромбиков-сапфиров. Там же был перстень — серебряный широкий обруч, на нём — серебряная орлиная лапа, сжимающая большой неогранёный изумруд. Там же — два зарукавья для рубахи, тяжёлые, из золота с красивым алым отливом, каждое украшено орнаментом-чеканкой и двумя поясками из мелких, сверкающих ледяными лучиками бриллиантов. Ещё небольшая серебряная серьга: сложное плетение тонкой проволоки, в сердцевине которого холодно лучился неизвестный Гараву призрачно-фиолетовый камень, казалось, постоянно меняющий форму. И свёрнутый пояс из алой кожи с янтарными дисками по всей длине через равные промежутки, подвесами для ножен меча и кинжала и массивной золотой пряжкой в виде двух заходивших друг за друга и скреплявшихся накрест мечей.