— Можете не продолжать! Ничего я вам не скажу!
— Вот интересно, на допросе у фашистов ты тоже вёл себя так же смело? — с явной издёвкой спросил Чернов.
Зигфрид закурил папиросу и тихо сказал:
— Будете молчать — вам отсюда не выйти.
Гук опасливо покосился на Чернова, ставшего за спиной.
— Что получу взамен? — стал торговаться он.
— Жизнь и прежнее положение у немцев, — ответил Зигфрид. — Разве этого мало?
В комнате наступила тишина. Старинные часы на стене отстукивали время. Казалось, что под это мирное тиканье трое молодых людей просто разговаривают, отдыхая. Наконец Гук, облизнув тонкие губы и прищурив жёлтые кошачьи глаза (ну прямо как в детстве!), решительно сказал:
— Пишите!
— Я вижу у вас авторучку, — сказал Зигфрид. — Вот бумага. Пишите сами.
— Торопитесь? — со свойственным ему ехидством спросил Гук, доставая авторучку, и Чернов подумал, что он не только трус, но к тому же наглый.
— Это в ваших интересах, — парировал Зигфрид. — Вы что, забыли про даму в соседней комнате? Кстати, как вы ей объясните, что здесь произошло?
— Ещё не знаю, — сказал Гук. — Придумаю какую-нибудь историю. Да и просто прикажу молчать. В общем, вам нечего беспокоиться.
Пока он писал, Зигфрид внимательно читал, стоя у него за спиной, потом сказал:
— Теперь подпись, только отчётливо.
Гук нервно отодвинул бумагу.
— Вот теперь вы совершенно свободны и можете развлекаться. Но не забудьте, что нам ещё потребуются списки заключённых, а также подозреваемых лиц. Подготовьте к следующей встрече. Да не тяните.
Итоги операции и возможные её последствия обсуждали в «берлоге» у Петровича.
— Ну, как по маслу! — дожёвывая хлеб с тушёнкой, радовался Николай. — Даже не ожидал такой удачи в понедельник! Ну и скользкий тип! Как ни крутился, а собственной рукой написал информацию. Это ж такой вексель выдал! Теперь можно доить его, как корову.
Чернов довольно рассмеялся.
— Я вот всё думаю, почему он на допросе в кабинете директора не сказал о своей догадке? — задумчиво проговорил Зигфрид. — Тогда бы, возможно, моя песенка уже была бы спета. Наверняка сразу бы взяли. Почему же он не сказал? Всё-таки не узнал?
— Ясно, почему, боялся. Знает же, что ему это с рук не сошло бы.
— Пожалуй, — согласился Зигфрид. — И всё-таки не верится, что у него не осталось ни капли сожаления о содеянном. Предательство — груз тяжёлый. А ведь у него мать дома осталась. Может, выяснить, знает ли она, что её сын оказался на службе у фашистов? Наверное, думает, что погиб или страдает в плену. Так сказать ей правду. Пусть напишет ему хорошее письмо, которое мы могли бы использовать, чтобы и в дальнейшем заставить его работать на нас. Пусть задумается над своим положением.