Мне не хотелось бы, чтобы меня задержали, исключительно потому, что хочу уберечь благородное имя Роттерхэмов от поругания. Поэтому не может быть и речи о вмешательстве закона и т. п. Если вы согласны на мое предложение, приезжайте один на Хаунслоускую пустошь сегодня в четыре часа пополудни. Если нет, мне придется изменить свои планы в отношении меня и леди.
С чувством глубокого раскаяния,
ваш покорный слуга Роттерхэм».
Несмотря на то что письмо с пометкой «лично в руки» было адресовано Рейфу, все, кто находился в комнате, знали его содержание. Последние несколько часов они готовились.
Мисборн проверил, что чернила высохли, потом сложил лист бумаги и передал его Рейфу:
— Оно в точности соответствует тому, которое вы сожгли. Каждое слово, каждый росчерк пера. Его оттиск отпечатался у меня в памяти, ведь за последние пятнадцать лет не было ни дня, чтобы я не заставил себя посмотреть на него. — Помолчав, он добавил: — Спасибо, что делаете это для моей дочери.
Рейф посмотрел в глаза человека, которого ненавидел и хотел уничтожить всю жизнь, которого никогда не смог бы простить за то, что он сделал с его родителями и с Мэриэнн. Он кивнул.
— Для меня честь знакомство с вами, Найт. — Голос Мисборна звучал тихо, в глазах светилось уважение. — За все, что вы сделали для моей дочери. За все, что собираетесь сделать. Я благодарен вам. — Мисборн протянул ему руку.
Рейф смотрел на руку графа. Тишину в комнате нарушало только тиканье часов. Иногда мужчине приходится идти на жертвы ради женщины, которую он любит. Даже если придется пожертвовать всем, во что он верит, вплоть до собственной жизни.
«Ради Мэриэнн. Только ради Мэриэнн», — подумал Рейф. Взглянув на Мисборна, он пожал ему руку. Все было решено.
Мужчины вышли из кабинета, направляясь на Хаунслоускую пустошь.
Поздним вечером воздух сделался влажным, а предзакатное солнце окрасило пустошь в оранжевые тона, придав наемной карете столь же темные и зловещие очертания, как и стоявшему возле нее Роттерхэму. Шаль Мэриэнн затерялась где-то внутри кареты, и холод, просачиваясь сквозь тонкие муслиновые рукава платья, продирал до костей. Веревка, которой Роттерхэм связал ей руки за спиной, не давала пошевелиться. Как она ни старалась растянуть ее, дотянуться пальцами до узлов, веревка не поддавалась. Кучер был давно отослан, и они приехали сюда одни.
Роттерхэм снова сверился со своими карманными часами:
— Без пяти четыре. Осталось совсем недолго, моя дорогая. И вся эта… неприятность… останется позади. Вы вернетесь к своему мужу.
Мэриэнн хотела верить ему, но не могла. Ни на секунду. Несмотря на весь его сдержанный, спокойный вид и обнадеживающий голос. Даже если он не лжет, оставалось одно маленькое дельце — документ, который был у отца, вокруг которого все вертелось, хотя он превратился в пепел. Но Рейф должен что-то придумать, Мэриэнн не сомневалась в этом.