Он не говорил о том, что собирается дать железной дороге и банку… только о том, что он собирается получить от них. У него, по-видимому, не было никаких планов насчет процветания Вернона, но были вполне определенные планы насчет обогащения Стэси Линдстрома. И, как это свойственно юнцам, когда они разойдутся, он приплел одно за другим имена всех важных особ, с которыми когда-либо встречался. Какое бы направление ни принимал разговор, Стэси, увы, стремился только к одному: упомянуть их всех.
Ему понадобилось целых полчаса, чтобы удалиться, не теряя своего достоинства.
— Ненавижу его. Он считает меня снобом. Мне и так тяжко было все время извиняться за то, что я богата, а он даже не захотел мне помочь. Он… О, я ненавижу его! — рыдала Тео у себя в спальне.
Прошла неделя, прежде чем ей снова захотелось видеть Стэси; прошел месяц, прежде чем он зашел к ним. К этому времени она привыкла обходиться без него. А вскоре она привыкла обходиться вообще без друзей. Она осталась одна. Дженет уехала на Восток в колледж, не колледж, а маникюрный салон — сплошь замша, целлулоид и розовая пудра… сплошь розы и мурлыканье, и верховая езда, и чтение милых маленьких книжечек по искусству. Тео всегда восхищалась своей старшей сестрой. Она бывала счастлива, когда Дженет поручала ей выстирать перчатки или продеть ленты. Теперь ей не хватало этого. Не хватало ей и старого коричневого домика и пахнущей соломой собачьей конуры на дворе, в которой проживал грязный, приветливый, воспитанный старик сеттер. И дерево, куда могла назло всему свету забраться снедаемая тайной тоской молодая девица.
Не только Дженет и Эдди Варне — большинство друзей Тео бежали из семейного рая в колледж. Тео хотела последовать их примеру, но миссис Дьюк запротестовала: «Неужели меня покинут сразу обе мои девочки». Уже не ребенок, еще не взрослая женщина, Тео была одинока. Она скучала по играм; она скучала по домашней работе.
В прежние времена, когда их единственная служанка уходила вечером гулять, Тео с наслаждением плескалась в играющей всеми цветами радуги мыльной пене или до блеска протирала стаканы. Но служанка уже не уходила вечерами, и самой служанки тоже не было. Вместо нее были горничные, не одна — целых три, и слуга, который следил за паровым отоплением и садом и вставлял вторые рамы в окна. Старшая из женщин, Лиззи, со злым ртом и рыбьими глазами, совмещала должности домоправительницы и кухарки. Лиззи всю жизнь служила в Лучших Домах. Она следила за тем, чтобы ни другие слуги, ни Дьюки не распускались. Она бы упала в обморок, увидев, что хозяева ужинают в воскресенье на кухне или что Тео моет посуду.