— Следующий! — сказал Данилыч, встряхивая простыню.
Начальник пожарной охраны поднялся и пошёл к креслу.
Воспользовавшись паузой, один из молодых людей спросил слепого:
— Что же с девушкой?
— А вот, слушайте: очнулся я только в госпитале. Нас подобрали продвинувшиеся вперёд наши части. Оказалось, что немцев было трое. Одного Надя убила выстрелом из револьвера, который я слышал. С двумя другими у неё произошла рукопашная схватка. Они пытались, должно быть, взять её живою, но легли рядом с нею. На теле Нади не было обнаружено других следов ранения, кроме раны, полученной от разрыва мины. Она, видите ли, была ранена в ногу тогда ещё, вместе со мной от разрыва мины, но скрывала от меня это. В неравной борьбе она истекла кровью от этой раны.
Да! Так вот, друзья, осталось во мне жгучее неугасимое чувство мести. И я сказал себе однажды: «Надя права. Стоило жить!». Радость мщения! Радость жизни! Это — святое чувство. Отомстить за родину, за себя, за Надю, за Колю Кайдалова. За всё зло, которое причинил нам враг. Отомстить! После я испытывал это чувство каждый раз, когда своими, зрячими теперь, руками упаковывал капсюли для фронта на военном заводе. Я вспоминал при этом, как лишённый всех других средств защиты и мести, я зубами вгрызался в горло врага…
— Чья очередь? — спросил Данилыч.
Теперь была очередь слепого. Он бережно положил на стол свою скрипку в футляре и на звук голоса смело пошёл к креслу.
Грустная, едва уловимая улыбка блуждала на его лице, обращенном к зеркалу, которое быть может впервые бесполезно для клиента, принимало в себя его отражение.
Он молчал, послушно подставляя под бритву старого мастера свои щёки.
Данилыч тщательно пробривал.
Вдруг слепой поднял осторожно руки и тихо произнёс:
— Постойте, папаша!
Данилыч остановился.
— Что такое? Беспокоит? — осведомился он.
— Нет, нисколько, — ответил слепой. — Скажите, товарищ мастер, вы не из Мелитополя?
— Оттуда. А что? Разве вы тамошний?
— Нет не тамошний. Я — уралец, но у вас я брился однажды.
— Вот ещё история! Да как же вы меня узнали?
— А знаете, я нигде больше не встречал в своей жизни, чтобы так брили, как вы бреете. Всегда сначала один раз всё лицо пробривают, а потом намыливают и второй раз всё лицо. А вы два раза одну половину лица пробриваете, а потом уже приступаете к другой. Я тогда ещё на это обратил внимание, а теперь, как вы стали второй раз правую щёку брить, я и вспомнил.
— Верно. Я об этом не подумал. Умер тот мастер давно, у которого я учился, а больше никто так не бреет. Вот поди ж ты. Запомнил ведь, тоже…