— О боги! — закатил глаза к небу, Тома деликатно тыкнулась мордочкой в воротник пальто, пряча усмешку.
— Ужасный возраст, — поделился с Томой своими переживаниями. — Пошли. Держись за меня, скользко, — протянул ей руку.
Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно… Ладно, пойдем длинной дорогой:
— Что читаешь?
И мы пошли, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это ж уму непостижимо – сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознанно использовал пафос и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А её переход от Ремарка к Экзюпери – это вообще верх нелогичности!
Пересекли Фонтанку, и на верхней точке моста Тома попросила, вскочив на высоченный бордюр:
— Подожди чуть-чуть… Полюбуюсь, очень красивый вид отсюда.
Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть колышутся лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.
Смотрю на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывает чуть более взрослые образы, и реальность начинает оплывать мягким воском под устремленным в будущее взглядом. Грежу, и мимо неторопливой каруселью проплывают виденья: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит «dance me to the children who are asking to be born», и я слегка киваю в такт мелодии.
— Ну что ты так на меня смотришь, — выдернул меня из нирваны нервный вопрос. — И не вздумай опять свои глупости говорить!
— Но думать-то глупости ты мне не можешь запретить, верно? — слегка заломив брови, глянул в зелень глаз напротив.
Она отвернулась, нахмурившись, но по лёгкому шевелению ушек догадываюсь, что уголки рта поехали вверх. Протягиваю руку и помогаю спуститься на обледеневший тротуар. В многозначительном молчании доходим до её парадной.
— Где твое окно? — спросил, запрокинув голову к фасаду.
— Вон, видишь на третьем этаже балкончик? Это мой. Серенады выть будешь? — деловито уточняет она.
— Угу, и будут у тебя теперь под окнами литься горестные звуки баркаролы заказной…