Насчет «военных подвигов» тоже был туговат на рассказы и вместо геройских поступков вспоминал совершенно неожиданное: «Мы шли вниз, дело было к осени, вахтенный мне говорит: посмотрите, гусей-то, гусей! На отмели сидела огромная стая гусей-гуменников. Я пошел к Женьке, говорю: так и так, хорошо бы гусятинки. Он говорит: ладно, только поскорее и поменьше шума. Дали мы очередь из „максима“, подоспели на шлюпке к отмели, притащили на корабль пять здоровых жирных гусей…»
Не упомнить, сколько раз мы с компанией или вдвоем с Волей выезжали на охоту с гончими. Но не уходят из памяти подробности охоты с трагическим концом.
Мы поехали с Волей на станцию Еглино в охотхозяйство Лесотехнической академии. С нами было две собаки: Волина Кама и очень похожая на нее по рубашке Пышма Померанцева — любимица нашего кружка, изящная, веселая. Жила она у Померанцева, надо сказать, на правах любимой дочери: не слезала с его кровати или колен. По лесу она носилась как молния; подняв зайца, прямо висела у него на хвосте. Голос ее, льющийся ручейком, был доносчивым, хотя и довольно тонким. Было уже близко к закрытию охоты, лежал довольно глубокий снег, морозило. В ельниках у речки Еглинки смычок поднял зайца. Для собак тропа была тяжеловата, но они работали отлично, гон шел ровно, сколов почти не было. Но вот подстоять зайца, белого, мелькающего в густом, заснеженном ельнике, нам никак не удавалось. Прошел час, другой, третий… Мы остановились позавтракать. Пытались снять собак — ничего из этого не вышло: собаки обазартились, не шли ни на трубу, ни на голос. После пяти часов такого гона заяц стал ходить на мелких кругах по своим же следам, протаптывал целые канавы буквально вокруг нас. Ни на минуту мы не теряли голосов собак.
Вдруг горячий гон прервался страшным воплем, неистовым воплем какой-то из собак. Я кинулся на крик, Воля за мной. Навстречу нам в ноги бросилась Кама. Я выскочил на маленькую чистинку среди елового леса, заметил какие-то серые тени, исчезающие под еловыми лапами, и пятна крови на снегу. Прислонясь к поваленному дереву, закрыв глаза, сидела Пышма. Кишки вывалились из ее распоротого живота, на снегу — не могу забыть! — гладкий пласт печени. Подбежал Воля, сел рядом на снег, побоялся взять собачонку на руки, прислонился к ней головой и заплакал горько, громко заплакал. Пышма застонала. Я сказал: «Отойди». Он понял, отошел, говоря: «Уйду, уйду — не могу смотреть!» Я точно выделил и нажал курок.
Как сказать об этом Виктору?
На следующий же день Воля вернулся в Еглино с капканами, поставил их около места трагедии. Неделю жил в деревне, хотел отомстить «этой сволочи». Мы все поклялись отомстить волкам.