Место это называется Липняжным, хотя кругом сосновый бор и только на прилегающей к болоту гриве растут две высокие старые липы. Именно там, неподалеку от гривы в болоте, я давным-давно нашел глухариный ток. Обнаружил по чертежам в пору крепких настов, проверил по талому, определил, что поет около десятка, а то и больше петухов. С тех пор охочусь на этом току, считаю только своим, и это почти верно. Почти… но об этом потом.
Так вот, когда больше невозможно стало сопротивляться лесным миражам, я кое-как устроил городские дела, дотащил на вокзал тяжеленный мешок с весенним полевым обиходом, сел на поезд и после мучительной бессонной ночи — самое большее час дремы, с головой, положенной на вагонный столик, — в три семнадцать по московскому, соскочил с высокой подножки на песчаный откос насыпи. Полустанок был безлюден. Заспанный дежурный в красной фуражке свернул флажок, долго присматривался ко мне и кивнул. То ли узнал, то ли так уж здесь в Новгородчине принято: знакомый, незнакомый — надо поздороваться. Утро пасмурное, света мало. Надо идти, путь неблизкий.
Люди по-разному представляют себе знакомую дорогу. Одни будто идут по ней или едут — знают, что за этим поворотом, что в конце поля или леса, когда минуют караулку лесника, мостик через реку, — помнят точно. Другие видят предстоящий путь как бы на подробной карте или, лучше сказать, с большой высоты, так что и начало и конец пути видны. Я привык так и еще в городе вообразил всю дорогу, прикинул, сколько она займет времени, шаг за шагом проследил, учитывая и расстояние, и каков, можно думать, будет ход: где тяжело, где и полегче. Рассчитал, что к вечеру, часам к семи, буду на месте, поспею к прилету глухарей — к подслуху, — должен поспеть.
С трудом взгромоздил на спину рюкзак и пошел к переезду. Миновал последний станционный фонарь — стало светлее. Цыкнул вальдшнеп, показался над кустами, круто повернул и потянул, как поплыл, вдоль пути к семафору: на красный пошел. Я улыбнулся нелепой городской мысли, и стало хорошо.
От переезда проселок, еще с осени битый-перебитый тракторами. Километра полтора такой дороги, дальше, у вековой одинокой сосны, подпаленной пастушьими кострами, поверток — круто вправо, через молодой еловый лес, тропа к бывшим хуторам. Только сошел с дороги на тропу, забелело среди деревьев — пожалуйста, снег! Глубокий, усыпанный палой хвоей и древесным мусором. Каждый год так обманываюсь! В городе снега и в помине нет, пыль, трава на газонах — думаешь, как бы весну не прозевать, — здесь, на отрогах Валдая, ледяной ящик.