Фиц осыпал поцелуями ее щеки, подбородок, уголки губ. Она едва могла дышать, но с каждым вдохом впитывала его запах — запах чистых полей и бескрайних небес. Он продолжал расстегивать ее сорочку, пальцы двигались вниз по ее торсу. Боже милостивый, он погрузил палец в ее пупок — она практически была обнажена.
Десять секунд спустя она осталась совсем голой, сорочка упала к ногам. Теперь только темнота разделяла их. На момент воцарилась тишина. Никто из них не двигался — кажется, даже не дышал.
Затем его ладонь скользнула по ее соску.
«Молчи. Ни звука. Ни при каких обстоятельствах не пророни ни звука».
Милли колебалась. Стон неописуемого удовольствия прорвался сквозь ее крепко стиснутые зубы.
Глубоко внутри ее плотина, которую она непрерывно возводила и укрепляла, рухнула. Год за годом сдерживаемые чувства захлестнули ее. Внезапно ей стало безразлично, что следует оставаться спокойной и покладистой.
Страстное желание овладело ею. Она хотела. Хотела. Хотела!
Она схватила Фица за лацканы сюртука и притянула к себе.
Но он поцеловал ее прежде, чем она успела поцеловать его, — страстно и требовательно, как поцеловал когда-то давным-давно, не вполне трезвый, принимая за свою Изабелл. Милли удовлетворенно застонала от удовольствия. Она жаждала этой горячности, этой страстности.
Его ладони обхватили голову, удерживая на месте под яростным напором его губ и языка. Милли трепетала от возбуждения. Это было именно то, чего она хотела. А поцелуй, Боже, пылкий, страстный, полный откровенного необузданного желания!..
Милли не осознавала, пока не услышала стук пуговиц, разлетевшихся во все стороны, что срывает с него сюртук, разрывая все, что разделяет их тела. Он прервал поцелуй, чтобы помочь ей. Она оттолкнула его ладони — хотела сделать это сама.
Он опрокинул ее на кровать.
Его прерывистое дыхание возбуждало ее. Его неутомимые ладони возбуждали ее. И его возбужденное естество, настойчиво упирающееся ей в бедро — о да! Она думала, что будет бояться его. Или по меньшей мере остерегаться. Но теперь она только упивалась его размерами и его стальной твердостью. Так и должно было быть. Фиц обязан был желать ее с такой страстью, с такой силой.
Она сняла с него подтяжки и стянула через голову рубашку. Затем принялась за брюки.
— Боже мой, Милли…
Да, теперь каждому обращению к ней должно предшествовать подобное богохульство — поминание имени Господа всуе.
Он, конечно, не оттолкнул ее руки, а помог справиться с застежками и освободить его от брюк и нижнего белья. Она сразу же обхватила ладонью его жезл. Он пульсировал под ее пальцами. Фиц с силой втянул в себя воздух.