Она еще спала, когда над городом проглянул медленно расширявшийся розовый рассвет. Сложив руки, словно ребенок, она крепко спала, не замечая, как солнечные лучи покрывают серые крыши домов.
Джастина поднялась, когда день уже вовсю властвовал над городом. Из окна ее спальни открывался вид на гигантскую необъятную равнину с рекой, десятью миллионами жизней, огромным количеством домов, с парками и озерами. Хотя она проспала почти семь часов, сон не принес ей облегчения. Джастина чувствовала себя разбитой и опустошенной. Поднявшись с постели в тихом, далеком от мира уюте своей спальни, она почувствовала, что задыхается. Комната, такая спокойная, замкнутая, дремлющая под сенью темных бархатных портьер, удивляла ее — ей казалось, что с переменами в ее душе должны были наступить перемены в окружавшем ее мире. Неужели это ее комната — этот мертвый уединенный уголок, где ей не хватает воздуха? Джастина порывисто распахнула окно и встала у подоконника, глядя на Лондон. Она почувствовала, что ее пошатывает от не ушедшей за ночь усталости, и облокотилась на подоконник. Положив на него вздрагивающие локти, она слышала только ускоренное биение своего сердца. Ей казалось, что вокруг слишком мало воздуха, чтобы вернуть ее дыханию ровность и спокойствие.
В течение нескольких минут она стояла как потерянная, вся во власти терзавших ее уже не первый день сомнений. Сквозь душу ее как будто струился бурный поток ощущений и смутных мыслей, рокот которых не давал ей прислушаться к самой себе, понять себя.
В ушах у нее шумело, в глазах медленно плыли широкие светлые пятна. Она поймала себя на том, что рассматривает ногти на левой руке, и, мысленно выругав себя за нелепость своего пробуждения, заговорила вслух:
— Лион, ты меня любишь? Сможешь ли ты сделать то, о чем я тебя попрошу? Я знаю, ты всегда занят, у тебя много дел. Ты погружен в водоворот жизни. Но ты должен уступить моей просьбе, иначе между нами больше ничего не будет.
Она инстинктивным движением опустила лицо в сомкнутые руки, надавливая на закрытые веки пальцами, как будто для того, чтобы еще больше сгустить ту ночь, из объятий которой она только что вырвалась. Ею вдруг овладело желание обратиться в ничто, ничего больше не видеть, быть одной в глубине этого воображаемого мрака.