Дальнейшее заглушил взрыв надсадного кашля, и продолжил мужской голос – спокойный, барственный.
– Я помещик Свидригайлов. В чем дело, поручик?
– Жалуются на шум и скандал. Явился принять меры.
– Ну и принимайте. Сказано вам: четвертый этаж. Идемте, Катерина Ивановна, вам кричать вредно. Сейчас я вас в больницу, а детей Софья Семеновна доставит по названному мною адресу. Пойдемте…
Шаги приблизились, и пристав с письмоводителем отпрянули глубже, к самой стене.
Но в дверях подъезда Катерина Ивановна остановилась.
– Погодите, – ловя ртом воздух, сказал она. – Я хочу видеть, как мерзавку эту за ворот поволокут, на съезжую!
И сколько ни уговаривали ее спутники, идти дальше не хотела.
– Очень славно-с, – прошелестел на ухо помощнику Порфирий Петрович. – Пускай студент увидит, что в квартире кроме Лужина никого не осталось.
Несколько минут спустя полицейские вывели всю подгулявшую братию, частью с трудом удерживавшуюся на ногах. Должно отметить, что почти все шли с полной покорностью судьбе, возмущались только двое: квартирная хозяйка да очкастый длинноволосый человечек с блеющим голосом. Первая всё пыталась на ломаном русском объяснить, что скандал затеяла вовсе не она, а «крубый и неблагодарный коспоша Мармеладоф», очкастый же невнятно выкрикивал про неприкосновенность жилища и полицейский произвол. Он, в отличие от остальных, кажется, был трезв, но за такие крики вполне можно забрать и трезвого, поэтому поручик Порох на счет длинноволосого нисколько не усомнился.
Всех вывели во двор, откуда раздался торжествующий крик Катерины Ивановны: «Что, съела, плебейка?» – и еще через минуту стало тихо.
– Идемте-с, – обычным голосом сказал Порфирий Петрович, очень довольный тем, как оборачивалось дело. – Поле деятельности совершенно расчищено.
Они стали подниматься по ступеням, но еще не достигли четвертого этажа, когда их догнал поручик.
– Мои сами управятся, дело не хитрое, – доложил он, часто дыша. – А мне, ваше высокоблагородие, дозвольте с вами в засаду. Отчаянный субъект, как бы чего не вышло.
Александр Григорьевич негодующе ахнул. Он мысленно уж нарисовал себе схватку с Раскольниковым, заголовки в завтрашних газетах, награду от начальства и даже – дело-то громкое – августейшую благодарность. А тут вдруг этот, на готовенькое, и будет после кричать на каждом углу, что он-то главный герой и есть.
– Не стоит вам утруждаться-с, – ласково молвил поручику Порфирий Петрович. – От вас, сударь, очень уж одеколоном благоухает. У преступников нервического склада чрезвычайно развито обоняние. Ну-ка ступит Раскольников за порог, да и опознает запах? Вы ведь давеча на лестнице, поди, прямо в лицо ему аромат источали?