[321], Витольд Гомбрович. Эти два слова услышал не только он, слышим их и мы, его читатели, слышим его голос, ни с чем не сравнимый, переливающийся множеством оттенков, когда раскрываем его «Дневник», его четвертый дебют, когда наблюдаем, как он разыгрывает свою драму, классическое произведение четвертого польского языка, поставившее его голос.
9.
Размышляя над связью действительности и литературы, Милош написал в «Саду наук»: «Мерой реальности может быть только герой, в существование которого верят и автор, и читатель». Я верю в автора «Дневника», это один из немногих героев современной литературы (не только польской), в которых я верю. «Дневник» стал мерой реальности, мерой польской литературы, в существование его героя я верю больше, чем в существование героя «Венчания», «Порнографии», «Космоса». Думаю, что Гомбрович испытывал такое же чувство. Он верил в «Дневник», в представленного там рассказчика и в его мир.
В «Польских воспоминаниях» он написал: «…в „Дневнике“ я стремлюсь не столько к теоретическому решению вопросов, сколько к передаче вам себя самого — моей жизни и моей персоны — в надежде, что чем глубже вы вникнете в меня, тем ближе я стану для вас и даже, может быть, не столь неприятным. Важно еще и то, чтобы дневник, написанный с максимальной откровенностью, на какую я только способен и какую мне позволяют обстоятельства, стал бы школой стиля и помог выработать новый польский взгляд на мир. Сказанное могло бы, на первый взгляд, показаться высокомерным, но это не так. Я не из числа желающих поучать — это дело я оставляю чиновным учителям народа там, в Польше. Просто я раскрываюсь перед вами такой, какой я есть, и говорю: я не хочу вас учить, но вы-то сами учитесь на моем опыте. Вот вам, пожалуйста: мои духовные приключения, мои мысли, реакции, опыт, все мое существование… пусть каждый составит свое мнение об этом и переделает на свой манер, чтобы прийти к собственным, хорошо бы счастливым, решениям».
В «Завещании» он вспоминает тот момент, когда подготовил первый том «Дневника» для издания отдельной книгой: «Я подумал, а не написать ли предисловие. Но вместо этого взял перо и написал:
Понедельник — Я.
Вторник — Я.
Среда — Я.
Четверг — Я.
И я увидел себя в острейшем противостоянии со всеми послевоенными тенденциями, которые вычеркнули это самое „я“. Это „я“ было заклеймлено Костелом как аморальное, Наукой — как противоречащее объективизму, Марксизмом, всеми течениями эпохи, требовавшими от человека, чтобы он презрел это свое эгоистичное, эгоцентричное, устаревшее, антисоциальное „я“. Отовсюду раздавались строгие напоминания: ты — ничто, забудь о себе, живи другими! Когда я написал мое „я“ в четвертый раз, я почувствовал себя как Антей, коснувшийся земли! Я нащупал почву под ногами!