Она отвернулась от него.
Он достал из вещмешка бутылку бурбона «Уайлд тёрки», купленную на деньги Конверса, и пузырек с успокоительным. Сделал два больших глотка, а Мардж скормил очередную таблетку.
— Хочешь виски, запить?
— Нет.
— Мне это помогало. Хотя меня, наверно, так не колбасило.
Она смотрела в стену, и он подумал, что она плачет.
— Все бы ничего, — пробормотала она, — вот только мерещится всякая жуть.
— Это просто нервы. Скоро полегчает.
— Если есть какое-то слово, которое я всю жизнь ненавижу, — сказала Мардж, — так это «нервы». Знаешь, какие ужасы я вижу?
— Думаю, что знаю.
— В самом деле?
— Да. Сам с этим сталкивался.
В конце концов, подумал он, придется ради нее распечатать пакет. Он дождался, пока она задремлет, тихонько приотворил дверь и выскользнул из бунгало.
Едва он оказался на солнце, неодолимое желание охватило его — уехать, немедленно, не теряя ни секунды.
Джип стоял в десяти шагах. Ключи — в его ветровке.
Уезжай!
Он обошел джип вокруг, разглядывая следы. Новых не было.
В дорогу, Джек! И никогда сюда не возвращайся[63].
Мечты.
В конце концов, не так уж много нужно человеку — настоящему мужчине, самураю. Но кое-что все-таки нужно. Если серьезный мужчина остается привержен какой-то иллюзии, то только самой возвышенной, и не изменяет ей. Это может быть иллюзорная надежда на то, что некая женщина вверит ему свою судьбу. Что их жизнь и чувства будут едины.
Если я сейчас откажусь от этой надежды, думал он, то превращусь в старика — мне останутся только призраки, угрызения совести да сладкие воспоминания. К черту, сказал он себе, слушайся зова сердца. Вот она, та единственная волна. Которая понесет тебя, пока не разобьется в мелкие брызги.
Он смотрел на поток машин, направлявшихся к югу.
Все равно уезжай!
Он улыбнулся. Ах, дзен. Дзен хорош для стариков.
Между бунгало шел заборчик из штакетника, отделявший патио от берега. От ворот к песчаному пляжу тянулись мостки. Хикс пошел к прибою, опустив голову, чтобы ветер не запорошил песком глаза. Постоял на рыхлом песке, глядя, как подкатывают волны, вспугивая куликов. Очень скоро ему стало холодно.
Чтобы согреться, он повернулся к океану и начал делать упражнения, как какой-нибудь шаолиньский монах. Он чувствовал, что выпады и удары, которые он наносил океанскому ветру, слабы и неуверенны. Тело было вялым, и чем холоднее ему становилось и чем сильнее он уставал, тем больше слабела и его решимость.
Шансов нет. Ни единого.
Она — коматозница, гиря на ногах, ловушка для дурака.
Это глупо. Безнадежно.
Он с криком ударил ветер ногой в зубы.