— Это значит, они в июне там были, — рассуждал Савельев. — У Лосьвы. Но ведь дотуда… я полагаю, километров тридцать?
— Нет, поменьше, — сдержанно отвечал Ратманов, страшно недовольный тем, что его отвлекли от действительно важной темы. — Увидите своего Сырухина, никуда не денется. Но учтите, у него действительно плохо с головой.
— Надо ему объяснить, что он никого не съел, — долдонил Тихонов.
— Может, и не надо, — сказал Ратманов. — Недоразвитому, примитивному человеку нужно чувство вины. А сейчас, дорогие друзья, — спектакль!
И они отправились в гостиницу, где предполагалась крепостная премьера.
Царь Вакула обходил советников, и один оказывался нем, другой слеп, а третий глух; играли вяло, но старательно, суфлер из первого ряда подсказывал текст, и больше всего это было похоже на больничный утренник с клоунами. Тихонов, не отрываясь, смотрел на Сырухина: да, это был он, знакомый по фотографиям в «Глобусе», пропавший и, как считалось, сожранный. Следов истощения уже не было заметно, он даже округлился немного и старательно изображал глупого царя из мультиков. Разумеется, никаких актерских талантов у него не было — во всем его хохмачестве чувствовалась постоянная натуга; он явно чего-то боялся и ни на секунду не забывал об опасности. Это, впрочем, было вполне по роли. Сам Ратманов с мягкой самоиронией сыграл Трумфа — и его центральный монолог сопровождался аплодисментом, на который он ответил шутовским расклоном:
— Мой знает плутня твой, и за такая шашня
Мой будет вас сашать на цепи и на пашня,
Да на рабочий дом вас будет посылать,
Где, кроме хлаб да вод, вам кушать не давать!
Вероятно, аплодисменты в этом месте тоже были его режиссерской задумкой — смотрите, какая у нас дозволяется фронда. От всей постановки, как и от раздававшихся в антракте коржиков с несладким чаем, веяло той сине-зеленой госпитальной и казарменной тоской, которая в русском языке лучше всего выражается словом «опрятность». В нем есть глубоко упрятанная обратность, противоположность всему человеческому, байковый больничный халат иссохшей старухи, клеенка, подкладываемая под простынку. Для спектакля пошиты были костюмы, у Вакулы была даже мантия, почему-то с красными звездами. Роль Слюняя исполнял бывший алкоголик, ныне находящийся на исцелении. Все дни он проводил в так называемой лечебнице — избе без мебели, с голым полом; он был прикован к стене и предоставлен себе, а трижды в день получал свою порцию зверобойного отвара и ячневой каши. Оправка предлагалась дважды в сутки, строго по часам. Лечение продолжалось уже месяц и приносило плоды: первую неделю несчастный метался, грозил разрушить избу и требовал водки, во вторую по большей части спал, в третью задумался и начал разговаривать со стенами. Всю четвертую Ратманов разучивал с ним роль. В случае успеха алкоголику были обещаны послабления — кровать, ведро для оправки в произвольное время, книги (все это без права выхода наружу). К концу второго месяца Ратманов обещал ему полное исцеление и право передвигаться вокруг избы в специальном ошейнике, на двадцатиметровом поводке.