Великая новость, повторяемая каждым встречным и поперечным: фунт наконец «аль-пари»[33]—перед закрытием биржи наполняла улицы Парижа веселым говором и возникала в витринах газет. На фасадах домов горели белые и цветные гирлянды лампочек, прибавляя к обычному блестящему освещению иллюминацию дней торжеств; на переполненных террасах кафэ оркестры играли «Марсельезу» и «Маделон»; неисправимые «камло»[34] распевали новые песенки, сочинение какого-либо неведомого барда в честь победы франка…
На бульваре Маделен я заметил, что движение мало-помалу затихает, а пока я дошел до оперы, оно совсем почти прекратилось: автобусы возвращались в депо, такси — в гараж. Это была общая радостная забастовка, которую Париж разрешил себе сегодня на вечер. И вскоре бульвары наполнились исключительно одними пешеходами; запах пыли смешивался с запахом пороха от бенгальских огней, вспыхивающих то здесь, то там… Потом начались танцы под открытым небом от бульвара Бон-Нувель до площади Республики, причем целый оркестр разместился на подножии колоссального памятника, наполняя воздух ритмическим весельем своих медных инструментов. Полиция исчезла, а может быть, присоединилась к общему веселью, но порядок от этого ничуть не пострадал: толпа сама выполняла функции полиции, потому что в этот день она была добра и великодушна. Несколько буянов, которые выкинули плакаты с требованием смерти «биржевикам», были окружены, добродушно схвачены и вовлечены в хоровод, поглотивший даже целую семью англичан; несчастные иностранцы, высаженные из такси, визжали, вообразив себе, что настал страшный суд.
На несколько часов Париж превратился в утопическую планету веселья и добродушного пьянства, где благодаря изобилию, даже избытку, все были великодушны.
Что бы это было, если бы можно было открыть публике существование золота на «Эребусе II» и острове Фереор?
Ни одной минуты за весь вечер не мучила меня совесть за мою неискренность. Затертый толпой или вовлеченный в цепь танцующих, я все время испытывал желание поднять руки и закричать:
«А, добрые люди! Если бы вы знали то, что я знаю, что вам нельзя сказать ни сегодня, ни завтра, но что вам, вероятно, объявят послезавтра, если завтра в Женеве подпишут договор, передающий нам остров N. Если бы вы знали…».
Я сдерживался не без труда. Я был немного пьян, пьян как весь Париж, как вся Франция.
На другой дань я встал поздно (Ривье был уже в своем банке), позавтракал в одиночестве и отправился к Жолио, пройдя пешком вторую часть пути от площади Сен-Мишель до авеню Обсерватуар.