У тракториста, которого Костромин снимал, было открытое, улыбчивое лицо. Юра любил такие лица.
Пассажиры заняли места, автобус мягко тронулся и покатил. Костромин нажал кнопку, вделанную в подлокотник, и спинка кресла отщелкнулась назад. Юра глядел в окно, где мелькали окраинные дома районного центра, и им владело блаженное состояние расслабленности и покоя.
Автобус вывернул на шоссе, набрал скорость. По краям дороги чернели влажные поля, еще не вобравшие в себя досуха растаявший снег. Апрельскому солнцу мешали облака, но оно пробилось сквозь них, и на Юру упал яркий луч. Костромин закрыл глаза. Негромко и ровно гудел мотор. Юра задремал, ощущая кожей весеннее тепло.
Кто-то коснулся его руки, он очнулся.
— Че ли разбудила я тебя, парень? На-ко вон фуражку, а то упала, — услышал он женский голос.
— Спасибо. — Костромин взял свою кожаную кепку, соскользнувшую с колена.
Рядом с ним сидела женщина, по виду деревенская.
— Ты, случаем, не сын Николаю Михайлычу? — спросила женщина.
— Какому?
— Ну, на вокзале-то вместе стояли…
— А, нет, — ответил Костромин. На автовокзале его провожал работник райкома.
— Ха-а-роший мужчина. Дельный такой. У людей он сильно в почете, — сказала женщина. — А я думала… Вы вроде как похожи.
— Нет, — сухо повторил Юра и отвернулся к окну. Ему не понравилось, что его разбудили.
Автобус несся вдоль степного озера. Оно сливалось вдали с белыми, как молоко, облаками, и нужно было прищуриться, чтобы увидеть в разлитом просторе тонкую нить другого берега. Ветер гнал по озеру мелкую рябь, теребил заросли сухого камыша. Кое-где в воде мелькали грязные куски льда.
Юру опять потянуло в сон. Он сложил на груди руки и склонил на них голову.
— Вот и перезимовали зиму-то, — сказала женщина. — Ох и долгонькой она показалась, не дай-то бог.
«Что ты будешь делать, — раздраженно подумал Юра. — Какой болтливый народ, эти женщины!»
Он зашевелился в кресле, как бы устраиваясь поудобней, и даже сонно причмокнул губами.
— А как зимовали? — тихо продолжала, словно жалуясь, женщина. — Кормов, конечно, маловато было, но ежели беречь да не транжирить попусту, сдюжить можно. У других, говорят, коровушки еще пуще голодали, какое уж там молоко. А наш колхоз — ничего, план выполняет. Одна вот беда. Ферма наша уж больно далеко от села, километров за пять. А транспорту нету. Раньше на дойку хоть в кузове возили, а теперь и в мороз, и в грязь — все одно пешком. Машина, говорят, сломана. А по весне дорога-то на ферму хуже болота…
Она вздохнула и замолчала.
Юра живо представил женщин, с трудом пробирающихся по глубокой грязи: чавкают в густой холодной жиже резиновые сапоги, слезятся от ветра глаза, руки зябко спрятаны в карманы фуфаек.