Увидев немцев, она невольно отшатнулась, но мгновенно поняла — отступать нельзя: показать свой испуг, Даже удивление было бы непростительной оплошностью.
К счастью, Елизавета не узнала дочь. То ли потому, что не ждала ее, то ли потому, что в прокуренной полутьме избы она не могла как следует разглядеть вошедшую.
Плавно ступив вперед, Наташа спокойно и вежливо поклонилась немцам.
— Гутен абенд! — ответил рыжий, мельком взглянув на деревенскую девушку.
Наташа показала на Елизавету, поясняя, что пришла к ней.
— Битте, битте! — ответил немец, раздавая карты.
Наташа строго посмотрела матери в глаза. Сердце Елизаветы дрогнуло: она узнала дочь, хотела крикнуть, броситься к ней, заплакать, обнять, но сила разума заставила ее промолчать и замереть на месте.
Она поняла строгий взгляд дочери. Ни одним движением не выдала своего волнения, ни одна морщинка не шевельнулась на ее внешне безучастном ко всему лице. Только глаза странно заблестели и в глубине их затаились счастье и ужас, радость и скорбь.
— Соседка, я за спичками, — тихим и спокойным голосом сказала Наташа. — Кончились у нас, а надо самовар поставить…
— Идем, я в сенцы перебралась. Здесь военные живут…
— Идемте. Зачем мешать? Пусть отдыхают, — так же спокойно и мягко проговорила Наташа.
Дрожащими руками Елизавета подобрала грязное белье, и обе женщины неторопливо вышли.
Немцы, увлеченные картами, не обращали внимания на забитых русских баб.
В сенцах, озаренных слабым светом коптилки, Елизавета швырнула белье и бросилась к дочери. Наташа испуганно и предупреждающе подняла к губам указательный палец, сверкнув в сторону дверей полными слез глазами.
Без единого слова, без единого звука они обнялись и горько, беззвучно заплакали.
Елизавета гладила плечи и волосы, целовала лицо дочери и, ослабев от пережитого волнения, опустилась на колени и стала торопливо и горячо целовать ее руки. Наташа неподвижно стояла и плакала, роняя крупные слезы на голову счастливой и страдающей матери.
В открытую дверь со двора вошел Николушка и, увидев мать на коленях перед незнакомой женщиной, остановился в недоумении. Неизвестная стояла спиной к слабо мерцающей коптилке; ее лица мальчик не мог рассмотреть. Не понимая происходящего, он оробел, попятился было назад. Может быть, мать не хотела, чтобы он видел такое ее унижение перед чужими людьми? Не вымаливала ли она чего-нибудь от отчаяния и нужды?
Взявшись рукой за скобку двери, он услышал очень тихий, но такой знакомый голос сестры:
— Николушка, молчи… А то пропадем… Это я… Узнаешь?
Он бросился к Наташе.