Обхватив его голову, она крепко поцеловала брата, а тот неотрывно смотрел в сестрино лицо, словно не веря себе — она ли это?
Губы мальчика задрожали. Он уткнулся носом в ее грудь. Худенькие, неокрепшие плечи подростка затряслись, горячее влажное дыхание припекало грудь сквозь кофточку.
Наташа молча гладила Николушку по мягким шелковистым волосам.
— Вырос ты, братик, — шептала она. — Как давно мы не виделись. Ты и позабыл, поди, меня? В сороковом лишь три дня дома побыла. А о Паше что ж молчите?
— Паша у немцев… Угнали ее в Германию…
Николушка вдруг встрепенулся:
— Пойду я… Посмотрю, как бы кто чужой не зашел. Предупрежу тогда.
Осторожно скрипнув дверью, он вышел на крыльцо.
Мать и Наташа остались в сенцах одни.
Как ни хотелось им продлить радость свидания, Наташа понимала, что ей надо скорей уйти из деревни. За дверью играли в карты лютые враги, готовые растерзать ее, доведись им узнать, кто она такая…
— Как же так, маманя? У вас полно немцев, — шептала она, — а мне говорили, в Пчельне их нет.
— Сегодня перед вечером прибыли.
— Значит, мне нельзя оставаться здесь. До рассвета я должна уйти, пока они не огляделись.
— Не из плена ты?
— Сбили меня в бою над станцией. К своим теперь пробираться буду.
— Куда же ты идти-то должна? — обомлев, спросила Елизавета.
— К партизанам. У вас тут никого нет, чтоб повидаться?
— Нету, родимая! Не знаю об этом…
Материнское сердце затосковало. Елизавета поняла, что Наташа должна поступить именно так. Но материнская любовь вопреки всему спорила с очевидностью, заставляя думать о том, как хорошо было бы оставить Наташу здесь, надежно запрятать где-нибудь и терпеливо ждать прихода своих.
— Куда же ты пойдешь? Запрятать бы тебя? — нерешительно намекнула Елизавета, садясь рядом с дочерью и обнимая ее.
— О чем ты, мама? Дезертиром предлагаешь быть?
— Не сердись. От любви я. Сама не знаю, что говорю. Тебе видней… Не пропади только. Ты, погляди, расцвела-то как! — рассматривала Елизавета дочку. — Красавица стала.
— Не надо, маманя, до того ли сейчас?
— В деревенском-то как подходит тебе. Раньше все в гимнастерочках с петлицами да с портупеями. Вроде и не к лицу было. Деревенская красота подюжее городской, квелой. Ты бы на всю округу славилась… И бровь у тебя густая, и поведена хмуро, как у отца… Печальная ты да серьезная не в меру. Может, несчастье какое?
— Ты о чем?
— На женщину похожа стала. Посуровела… Может, говорю, обидели, обманули или еще как?
— Девушка я, — рассеянно ответила Наташа, снисходительно поглядывая на мать и прощая ее вопросы.
Елизавета поднялась и с тяжким вздохом начала собирать валявшееся под ногами немецкое белье. Наташа заметила повязку на ее руке.