— «Да, скифы мы…» — улыбнулся в ответ Панов и, поднявшись, обратился к Славину: — Разрешите начинать, товарищ адмирал?
Сазонов посмотрел на Наташу. Она в ожидании чего-то неизвестного ей вопрошающе глядела на Панова. Славин, знавший о сюрпризе, ответил Панову:
— Прошу. — И тут же шепнул Сазонову: — Посмотри, как она волнуется… Ты приглядись хорошенько: лицо-то какое! Российская Афина Паллада!
Алексееву подали баян. Группа матросов разом, как по команде, окружила его.
— Сейчас будет исполнена песня, — объявил Панов, — посвященная Наталье Герасимовне. Слова мои, музыка Алексеева. Хор нашего экипажа.
Он сел на место и взглянул на Наташу:
— Это и есть наш сюрприз.
Алексеев отодвинулся от стола и привычным жестом вскинул на плечо ремень. Вступительный аккорд зазвучал под сводами столовой особенно мощно. Грянул хор:
Белой пеной рассыпаясь,
Ходят волны за кормой,
С краснофлотцами прощаясь,
Машет девушка рукой…
Как только окончилась песня, раздались дружные аплодисменты.
— Мне уделяют слишком много внимания! — смущенно проговорила Наташа.
… Она вернулась в госпиталь переутомленная, но радостная и счастливая. Когда с помощью санитарки сняла реглан, на ее груди блеснул золотом орден Ленина. Надежда Семеновна и Варя принялись целовать ее.
— Боже мой! Орден Ленина! — воскликнула Надежда Семеновна и прижала к себе Наташу.
— Я вам расскажу, я подробно расскажу обо всем!.. Только немного отдохну… Как замечательно, как чудесно прошел сегодняшний день!
Южная весна была в разгаре. Солнце припекало в иные дни, как летом. Зазеленевшие горы часто окутывались облаками, порой в предгорьях гремели первые весенние грозы.
С тех пор как Наташа побывала в гостях у моряков, прошло больше месяца. Выздоравливающую летчицу томило однообразие медленно идущих дней. Больше всего надоел госпитальный режим. Теперь он только нервировал ее и, как думалось Наташе, мешал жить. Хотелось поскорее в строй.
Когда больной или раненый выздоравливает, он начинает чувствовать себя бездельником. Строгий распорядок госпиталя представляется ему излишним и надуманным, а потому невыносимым до отвращения. Все кажется предназначенным только для того, чтобы как-то притеснять человека.
Так думалось и Наташе. Единственным ее утешением была весна. Она радовала и бодрила, с каждым днем чувствовалось все более глубокое ее дыхание.
В окно палаты часто заглядывало горячее солнышко, весело барабанили косые весенние дожди, стучался неистовый ветер. Несколько раз стекла вздрагивали и дребезжали от близкого зенитного огня по немецким самолетам-разведчикам. За теми же окнами на карнизах домов порой сиживали вездесущие воробьи — и опять все повторялось: солнце, дождь, ветер, воробьи, зенитки…