За всеми заборами, примыкавшими к дому Бокерия, царило скрытое от глаз Наташи и Кето оживление. Ребятишки, притаившись около широких щелей, жадными, блестящими от любопытства глазами наблюдали за «знаменитой летчицей». На лицах большинства ребят было написано разочарование. Сбитые с толку рассказами Петре, дети представляли себе «знаменитую летчицу» в военной форме, в кожаном шлеме с большими очками, вооруженной по меньшей мере двумя пистолетами. И вдруг… обыкновенная девушка.
У балкона девушек встретила Ксения Афанасьевна и по-матерински ласково обняла Наташу, несколько раз поцеловала, заплакала и сразу же устыдилась своих слез.
— Такие молодые и гибнуть должны… Сюда, сюда, наверх, — суетилась она. — Очень рада… Милости просим… Идемте, идемте.
Слегка опираясь на палку, Наташа поднялась по наружной лестнице на балкон второго этажа и, войдя в отведенную для нее комнату, осмотрелась. Женское чутье подсказало ей, что только материнские руки могли так хорошо, с такой трогательной заботливостью предусмотреть здесь все до мелочей. Она поцеловала Ксению Афанасьевну:
— Как чудесно! Спасибо вам большое. Мне стыдно…
— Чувствуйте себя, как дома. Не стесняйтесь. Вы мне как родная дочь… По-нашему — Нато…
— Спасибо, Ксения Афанасьевна!
— Будем надеяться, что вы поправитесь у нас и хорошо отдохнете. Смотрите, какая вы бледная… Страху-то, верно, натерпелись?..
— К страху привыкнуть можно, а вот к ранам — никак…
Наташа сбросила жакетик, сняла берет и, поправив волосы, открыла чемодан:
— Письмо вам от сына.
Ксения Афанасьевна взяла письмо. Пальцы ее слегка дрожали.
— Кето, помоги гостье расположиться. Потом вниз идите, закусим… И Нато надо отдохнуть с дороги. — Она тревожно посмотрела на Наташу: — Хромота-то у вас навечно?
— Нет, пройдет. Но пока ходить немного больно…
— Слава богу, что пройдет…
Прижимая к сердцу письмо своего первенца, старушка пошла вниз. Она жалела, что сейчас нет дома Отара, а то бы они вместе прочли письмо их мальчика, их любимого сына. Она каждый день втайне от всех молится за него и за бесценного младшего — Тенгиза, где-то затерявшегося, но живого и невредимого, как подсказывает ее материнское сердце.
* * *
В тот же день, под вечер, Петре с унылым видом мастерил во дворе дома деревянный кинжал. Наташа и Кето вернулись из колхозной бани, и теперь летчица спала.
Маленький Бокерия неотступно думал о гостье. С первого же взгляда на нее весь его своеобразный мирок пошатнулся. Образ летчицы, могучей и сказочной, растаял, оставив тоску и досаду: тоску по величественному, уже любимому герою, которого не оказалось на самом деле; досаду — что так просто и обыкновенно выглядят знаменитые летчицы.