— Им не хотелось, чтобы соседи их подслушивали, — объяснил мистер Хичкок, — пусть рядом никто и не живет, и они наложили заклятие, действующее в границах поместья.
Едва я вернулся за ворота и шагнул к тоннелю в соснах, шум вновь ударил по барабанным перепонкам. Создавалось ощущение, что рушились целые миры. Тишина устраивала меня гораздо больше, и я направился к режиссеру.
Ночь выдалась прохладной, плато купалось в серебристом свете. Луна более не казалась кораблем в черном море. И я внезапно подумал о глазе с катарактой, который внезапно открылся, чтобы посмотреть на меня из-под сгнившего савана на лице мумии.
— Сэр, когда это закончится? — спросил я. — Уничтожение, месть.
— Не бойтесь, мистер Томас. Ярость демона не выйдет за пределы поместья.
— Демон, — повторил я буквально по слогам, надеясь понять, что это значит. Значение слова, конечно, знал. А вот его смысл… — Демон.
— Он не принадлежит этому миру, знаете ли. А теперь его освободили от уз. Он, образно говоря, сведет счеты и отбудет.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Демон, — вновь повторил я.
— Для вас это все внове, мистер Томас. Теперь вы узнали чуть больше об истинной природе мира и тревожитесь, что одно поведет к другому.
— Да, сэр. Именно это меня и тревожит.
— Не унывайте. Маловероятно, чтобы с вами еще раз случилось что-то подобное.
— Маловероятно?
— Практически невозможно.
— Демон, — повторил я.
— Имейте терпение, молодой человек. Все устроится.
— Очень на это надеюсь.
— И правильно.
В двух сотнях футов от нас, где миссис Фишер припарковала лимузин, вспыхнули фары, погасли, снова вспыхнули и погасли.
— Она говорит, что все дети в пассажирском салоне. Ни один не потерялся и не получил травмы.
— Верный старина Бу!
— Собаки… — В голосе режиссера слышалась искренняя нежность. — Я всегда любил собак. Как и вы, мистер Томас.
— Вы можете называть меня Одд. Мне бы это понравилось. Или Одди.
— Да, мистер Томас. И вы можете называть меня Хич.
— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
Мистер Хичкок не дематериализовался, как обычный призрак, не поплыл впереди, в футе-другом над землей. Вместо этого пошел рядом, положив руку мне на плечо.
— Когда я был жив в физическом смысле этого слова, недостатков у меня хватало, как и у любого другого. Временами я не знал меры ни в еде, ни в питье.
Я понятия не имел, к чему он ведет.
— Помнится, однажды попал на бал в Альберт-Холле, в Лондоне, и так много выпил, что все, казалось, начало рушиться на меня… люди, стены, все… Боюсь, я очень огорчил дорогую Альму.
— Сэр, мне трудно представить себе, чтобы вас качало, чтобы вы потеряли контроль над собой. — На съемочной площадке его знали как перфекциониста, который контролировал все и вся.