Они почти скрыли от нас линию фронта, но сквозь пыль и мелькание бегущих ног мы видели, как солдаты, сидевшие в траншее, хлынули из-за своего укрытия, как разрушительная волна. Затем пыль улеглась, и смертоносные иглы пулеметов пронизали все пространство. Один взгляд сквозь разорванное налетевшим неожиданно горячим порывом ветра облако пыли — и мы увидели первую коричневую линию людей, шатавшихся, как пьяные, и пулеметы, темно-красные в лучах солнца, трещавшие на стене. Потом оттуда примчался солдат без винтовки. Пот струился по его лицу. Он бегом, стремительно спустился в нашу канаву, скользя на ногах, и поднялся на другую сторону. Впереди в пыли неясно вырисовывалось еще несколько фигур.
«Что происходит? Что случилось?» — закричал я.
Он ничего не ответил и побежал дальше. Вдруг впереди послышался ужасный грохот и свист шрапнели. Артиллерия противника! Я тут же вспомнил о наших орудиях. Не считая отдельных случайных выстрелов, они молчали. Наши самодельные снаряды опять подвели. Разорвались еще два шрапнельных снаряда. Из облака пыли вынырнули обратившиеся в паническое бегство люди. Они бежали назад по одному, парами, группами, толпой. Они навалились на нас, окружили нас, захлестнули нас, как волной, и кричали: «К тополям! К поездам! Федералисты наступают!» Мы старались выбраться из толпы и тоже бросились бежать к линии железной дороги. Позади нас рвались снаряды, сквозь пыль настигая свои жертвы. Затем мы заметили, что вся широкая дорога впереди заполнена скачущими всадниками, громко кричавшими по-индейски и размахивающими ружьями. Это была главная колонна. Мы остановились на обочине дороги, а они, около пятисот человек, промчались мимо. Мы видели, как они приникли к лошадям и начали отстреливаться. Грохот копыт их лошадей раздавался, как гром.
«Лучше туда не лезть. Там слишком жарко!» — выкрикнул всадникам какой-то пехотинец с усмешкой.
«Держу пари, что мне еще жарче», — ответил один всадник, и мы все засмеялись. Мы спокойно двинулись назад вдоль полотна железной дороги, а стрельба позади нас сливалась в несмолкаемый гул. Несколько пеонов (pacificos), в высоких сомбреро, одеялах и белых бумажных блузах, стояли вдоль дороги, скрестив руки на груди и глядя в направлении города.
«Смотрите, друзья, — пошутил солдат. — Не стойте здесь, а то получите по шее».
Пеоны переглянулись, и слабая улыбка появилась на их лицах. «Ничего, сеньор, — сказал один, — мы всегда стоим здесь, когда идет бой…»
Я смертельно устал и еле держался на ногах от бессонницы, голода и ужасающей жары. Пройдя полмили, я оглянулся и увидел, что вражеская шрапнель бьет по деревьям чаще, чем когда-либо. Они, как видно, хорошо пристрелялись. И как раз в это время я заметил, что серая вереница пушек, погруженных на мулов, начала выползать из-за деревьев и в четырех или пяти направлениях продвигаться в тыл. Нашу артиллерию выбили с ее позиций, Я залег в тени большого куста мескито, чтобы отдохнуть. Тотчас же, почти мгновенно, изменился и тон ружейной перестрелки. Как будто половина винтовок вдруг смолкла. Одновременно затрубило двадцать труб. Вскочив, я увидел цепь скачущих всадников, мчащихся вверх по линии дороги и что-то кричащих. За ними проскакали еще большие группы их: они мчались туда, где железная дорога проходила рядом с деревьями, в направлении к городу. Кавалерийская атака была отбита. Сразу вся равнина покрылась людьми — на конях и пешком все бежали назад. Один бросил свою винтовку, другой — одеяло. Беглецов в пустыне становилось все больше и больше. Они подняли ужасную пыль. Вскоре все вокруг было заполнено ими. Как раз напротив меня из зарослей выскочил всадник с криком: «Федералисты наступают! К поездам! Они идут за нами по пятам!»