Ни хрена ему Зимянин не сказал, ясное дело, пытался запугать Сухарева. Но Тарасов и сам, как оказалось, не особо рвался арестовывать Костенко. Было Тарасову на вид лет сорок с лишним, уже давно полагалось ему ходить в майорах, а то и в подполковниках…
Значит, повидал капитан разного-всякого и в своих суждениях о людях исходил из житейских реалий, а потом уж из понятий законности и даже пролетарской принципиальности.
— Понимаешь, лейтенант, — голос Тарасова был тих и настойчив, — у меня нет оснований тебе не верить, но… все упирается в твое видение проблемы, а это, понимаешь, лирика… Был бы Костенко предателем — не вернулся бы. Был бы шпионом — не стал бы так подставляться. Самолет угнал — плохо, но ведь вернул?
— Погиб человек…
— А ты думаешь, этот человек сейчас тебя бы поддержал? — Тарасов наклонился через стол к Сухареву. — Этот младший сержант, который ради своего командира жизни не пожалел, — он бы сейчас за тебя был? Или за Зимянина? Как думаешь? Станешь утверждать, что этот Майский — предатель? То есть и ты и весь особый отдел проморгали предателя?
— Если в этом есть и моя вина, то я готов…
— Всегда готов. — Тарасов откинулся на спинку стула. — Так ты из этих, из пионеров…
— Я — за справедливость. И за то, чтобы не было исключений ни для кого. Я не прав?
Тарасов вздохнул.
— Я напишу рапорт выше, — сказал Сухарев, глядя на крышку стола.
— Пиши. — Тарасов достал папиросу из портсигара, закурил. — Все пиши. Вот контузию свою вылечи — и пиши.
— При чем здесь контузия?
— Ничего. — Тарасов рукой отогнал папиросный дым от своего лица. — Контузия у тебя сильная. Врачи говорят, что могла повлиять на…
Тарасов указательным пальцем левой руки постучал себя по виску.
— Я не сумасшедший.
— А это как комиссия скажет.
Сухарев встал и не прощаясь вышел из кабинета.
Рапорт он все-таки написал. И стал ждать результатов.
Его больше никто не пытался уговаривать, сам Костенко вел себя так, будто ничего не случилось — здоровался утром, отвечал на вопросы, пару раз пытался угостить фруктами, которые принесла ему жена.
Семья Костенко осталась в Харькове, снимали угол неподалеку от госпиталя и часто приходили навестить. Ни капитан, ни его жена не пытались ни уговорить, ни разжалобить. Но легче Сухареву от этого не было. Когда сын Костенко, взобравшись на табурет, читал раненым стихи, Сухарев выходил из палаты. Столкнувшись во дворе госпиталя с капитаном Тарасовым, молча проходил мимо, благо пижама позволяла не приветствовать старшего по званию. А старший по званию проходил мимо Сухарева, будто мимо совершенно незнакомого человека.