— Оля, — зашептал Сергей Иванович, — я вот что подумал… Ведь Роман сказал, что он рассматривал план на картине, когда в него выстрелили… Но где же, в таком случае, картина?
— Там и осталась, наверное, — сказала я, пожав плечами. — У озера.
— Я схожу посмотрю, — заявил Кряжимский, и я не стала его отговаривать.
Он включил фонарь, подошел к озеру и долго всматривался в камни под ногами. Затем, обойдя озеро кругом, вернулся к нам.
— Картины там нет, — сообщил он. — Ее забрал тот, кто стрелял в Ромку. Теперь у него есть план пещеры, а у нас нет.
— Он нам больше и не нужен, — сказала я. — Обратную дорогу мы найдем по своим отметинам. Об этом можно не беспокоиться. А клад должен быть где-то рядом. Не зря тут был еще один указатель в виде этого безголового скелета. Кстати, почему он лежал без черепа?
— Кто ж его знает? — сказал Кряжимский. — Может быть, ему отсекли голову, когда убивали? Обычное дело в те времена. А потом она скатилась в озеро…
— У нас есть еще и текст, который был написан на картине, — добавила я.
— У того, кто за нами следит, он тоже есть, — возразил Кряжимский.
— Но он об этом пока не знает, — сказала я. — А мы уже знаем, что этот текст имеет отношение к кладу. Нужно только его расшифровать. У вас нет никаких идей, как это сделать?
— Кое-какие соображения у меня появились, — сказал Кряжимский. — Я же всю дорогу только об этом и думал, пока мы искали Романа. Но нужно подумать еще. Разгадка где-то рядом, но ухватить ее я пока не могу. Я же люблю, надо тебе признаться, всякие головоломки. Это часто помогает скрасить холостяцкое одиночество. Разгадаешь какую-нибудь особо заумную штучку, и становится теплее на душе, гордишься собой и забываешь, что ты один… Да-а-а… Скажу я тебе, Оля, одну вещь, которую понял, но поздно. Люди должны жить вместе. Хотя иной раз кажется, что одному спокойнее и надежнее — никто не предаст, не обидит… А только сам себя предаешь часто, сам себя обижаешь. В одиночестве нет спокойствия, к которому я всю жизнь стремился. Спрятаться хотел в своем одиночестве, от самого себя спрятаться. Не удалось…
— Ладно вам, Сергей Иванович, — сказала я, искренне жалея старика. — У вас же друзья есть. Когда совсем уж плохо — приходите к нам — даже среди ночи, мы вам живо настроение поднимем.
Но я чувствовала, что говорю не то. А что я еще могла сказать в такой ситуации?
— Друзья? — переспросил Кряжимский. — Друзья — это да… Это конечно. Но я, Оля, говорю о другом. Совсем о другом. Впрочем, не стоит ковыряться во всем этом. От этого попахивает мазохизмом. Нужно жить и дело делать! Верно, а, Оля?