Элинор посмотрела на младшую сестру.
— Даже если ты что-то знаешь, Магз, или просто догадываешься, вовсе необязательно говорить об этом вслух.
Маргарет пожала плечами — типичное движение, означающее «мне все равно». Она и ее школьные подружки постоянно так вот пожимали плечами.
Марианна опять зарыдала. Никогда в жизни Элинор не встречала других девушек, которые могли плакать, не лишаясь при этом своей красоты. Нос у сестры никогда не краснел и не тек: просто по щекам вдруг начинали бежать громадные прозрачные слезы, которые — по признанию одного ее бывшего ухажера — так и хотелось стереть поцелуем.
— Пожалуйста, не надо, — в отчаянии взмолилась Элинор.
Марианна, всхлипывая, пробормотала:
— Я обожаю этот дом!
Элинор обвела взглядом кухню. Она не только была ей до боли знакома — эта кухня являла собой квинтэссенцию их жизни в Норленде. Просторная, с элегантными георгианскими пропорциями, она обрела, благодаря способности Белл к организации домашнего хозяйства и ее идеальному вкусу в подборе фактур и цветов, идеальную степень небрежности, делавшей ее особенно живописной. Кухня была свидетельницей их семейных трапез, бурных ссор и примирений, многолюдных праздников и вечеринок в тесном кругу. За этим столом были написаны тысячи строк домашних заданий. В этом кресле с пестрой обивкой дядя Генри часами просиживал за стаканчиком виски, а сестры тормошили его, заставляя порой выходить из себя. Этот резной стул принадлежал их отцу — на нем он восседал во главе стола, за рисованием или книгой, всегда готовый прерваться, чтобы выслушать или утешить дочерей в их детских обидах. Отлученные от этого места, с которым было связано столько воспоминаний, изгнанные так внезапно и жестоко, — как смогут они жить дальше?
— Мы тоже, — держась из последних сил, ответила сестре Элинор.
Марианна лишь отмахнулась — полным драматизма театральным жестом.
— Мне кажется, — прорыдала она, — что я здесь родилась!
— И нам тоже, — настойчиво повторила Элинор.
Марианна сжала руки в кулаки и ударила — несильно — себя в грудь.
— Нет, вам меня не понять! Я чувствую, что Норленд — мой единственный дом. Мне кажется, что нигде больше я не смогу играть. Не смогу играть на гитаре нигде, кроме Норленда!
— Конечно, сможешь!
— Дорогая, — воскликнула Белл, глядя на дочь. В голосе ее звенела дрожь. — О, моя дорогая!..
— Хотя бы ты не начинай, — вздохнула Элинор, обращаясь к младшей сестре.
Маргарет пожала плечами; непохоже, чтобы она собиралась разрыдаться. На самом деле вид у нее был, скорее, задиристый — с учетом ее тринадцати лет Маргарет чаще всего выглядела именно так.