Договорить староста не успел. Служитель Господа обвел пальцем вокруг себя, приложил к уху, словно желая сказать «нас подслушивают», а затем ожег его взглядом, столь переполненным ненавистью, что от страха во рту у старосты немедленно пересохло. За всеми треволнениями тот и позабыл, что перед тем, как зайти в импровизированную темницу, монах строго-настрого запретил называть имена. Что присутствующих, что посторонних. – Прошу простить меня, святой отец, я не нарочно…
Но у разгневанного монаха не было ни малейшего желания выслушивать блеянье неловко оправдывающейся деревенщины. Отец Ансельм поморщился и коротким жестом прервал заикающийся поток извинений. Затем глубоко накинул на голову капюшон, целиком укрыв его тенью лицо от нежелательных взглядов зрителей, коих за стенами сарая скопилось уже немало. Его жест повторили и другие монахи. И теперь различить служителей Святой Церкви было возможно лишь по объемам тела, так как и по росту они являлись одинаковыми. Торопясь загладить грубую ошибку, староста махнул рукой:
– Выходим!..
Солнце понемногу всходило, щедро окрашивая небо багровыми тонами, способными навеять на маловерующего человека мрачные мысли о пролитой крови. Но на небо мало кто смотрел. Не до того было. Несмотря на столь ранний час, большая часть жителей деревни уже столпилась на площади. Народ приходил семьями, оставив дома лишь больных да вовсе уж малых детей. А небо? Да что небо, оно и так над головами каждый Божий день!
Воодушевление крестьян, собравшихся поглазеть на редкое зрелище, было вполне понятно разумному человеку, знающему толк в жизни. В размеренной, да и, что греха таить, скучной жизни Фожерена и его окрестностей не столь много развлечений. Свадьба, похороны… А уж казнь еретика – и вовсе редкость! Среди собравшихся оказалось немало народу, не сумевшего отказать себе в столь редком зрелище и явившегося из окрестных деревень. Многие готовы были и полдюжины лье отшагать, лишь бы не пропустить действа.
Людская толпа бурлила, подобно вареву в котле придорожной харчевни. Ложкой, помешивающей это варево из человеков, уловленных зрелищем будущего сожжения, служил высокий столб, к коему каждый из пришедших делал подношение. К подножию столба кто клал несколько прутиков, кто валил целую вязанку хворосту. Пара монахов придирчиво осматривала «подношения», отбрасывая подальше как совсем уж сырые ветви, так и высушенные до звона. От первых – много дыма, позволяющего казнимому сгореть уже задохнувшимся, а от вторых – слишком много жару, что тоже изрядно ускоряет конец.