— Однако я его не видел, — возразил хозяин, — а был почти все время в коридоре.
— Но здесь его нет, — холодно сказала Фрида.
— Может быть, он спрятался, — предположил хозяин, — судя по впечатлению, которое он на меня произвел, от него можно многого ожидать.
— Ну уж на такую дерзость он, наверное, не решится, — сказала Фрида и сильнее придавила ногой К.
Что-то озорное, вольное было в ее натуре, чего К. сначала совсем не заметил, и это совершенно неожиданно проявилось, когда она вдруг, смеясь, со словами «может быть, он здесь внизу спрятался» нагнулась к К., быстро поцеловала его, снова выпрямилась и огорченно сказала:
— Нет, здесь его нет.
Но повод к удивлению дал и хозяин, сказав:
— Мне очень неприятно, что я не знаю наверное, ушел ли он. Дело не только в господине Кламме, дело в инструкции. А инструкция распространяется на вас, фрейлейн Фрида, в той же мере, что и на меня. За пивную отвечаете вы, остальной дом я еще осмотрю. Спокойной ночи! Желаю хорошо отдохнуть!
Он наверняка не успел еще выйти из комнаты, а Фрида уже выключила свет и оказалась рядом с К. под стойкой.
— Любимый мой! Любимый, сладкий мой! — шептала она, но даже не прикасалась к К., словно обессилев от любви, лежала она на спине, раскинув руки; наверное, время было бесконечным для ее счастливой любви, она пела — не столько голосом, сколько дыханием — какую-то песенку. Потом вдруг испугалась молчания К., погруженного в свои мысли, и начала теребить его, как ребенок:
— Ну пойдем, тут внизу можно задохнуться!
Они обнялись, маленькое тело горело в руках К.; в беспамятстве, от которого К. непрерывно, но тщетно пытался спастись, они перекатились несколько раз, глухо ударились о дверь Кламма и потом лежали там в лужицах пива и разном мусоре, которым был закидан пол. Там протекли часы — часы, когда соединялось дыхание и соединялись удары сердца, часы, когда К. все время чудилось, будто он или заблудился, или ушел в такую даль чужой страны, где до него не бывал ни один человек, — страны, где даже в воздухе нет ни единой составляющей воздуха родины, где все чужое настолько, что от этого задыхаешься, и где из-за немыслимых соблазнов все же ничего не можешь сделать и уходишь еще дальше, чтобы заблудиться еще больше. И потому он испытал не страх — по крайней мере сначала, — а утешительное чувство пробуждения, когда глубокий, повелительно-равнодушный голос из комнаты Кламма позвал Фриду.
— Фрида, — сказал К. в ухо Фриды и тем самым передал дальше этот вызов.
Следуя какой-то прямо-таки врожденной привычке к покорности, Фрида хотела вскочить, но потом, очнувшись, вспомнила, где она, потянулась, тихо засмеялась и сказала: