— Хорошо, хорошо, — сказал К., — я согласен с вами и в этом, в особенности потому, что Фрида по неизвестным мне причинам, кажется, слишком вас боится, чтобы вмешиваться. Так что остановимся пока только на мне. Итак, мое положение в высшей степени ненадежно, вы не только этого не оспариваете, но, напротив, стараетесь это доказать. Как и все, что вы говорите, это тоже лишь большей частью правильно, но не целиком. Так, например, я знаю одно вполне хорошее место, где я могу переночевать.
— Где это? Где это? — крикнули Фрида и хозяйка обе одновременно, и так жадно, как будто у них была одна и та же причина задать этот вопрос.
— У Барнабаса, — сказал К.
— Негодяи! — воскликнула хозяйка. — Отъявленные негодяи! У Барнабаса! Вы послушайте, — и она обернулась к углу, но помощники уже давно вышли оттуда и стояли, взявшись за руки, за спиной хозяйки, которая теперь, будто нуждаясь в опоре, схватила руку одного из них, — вы послушайте, где ошивается этот господин, — в семье Барнабаса! Разумеется, там он получит ночлег. Ах, уж лучше бы он там ночевал, чем в господском трактире. Но вы-то где были?
— Госпожа хозяйка, — сказал К. прежде, чем помощники успели ответить, — это мои помощники, вы же обращаетесь с ними так, как если бы они были вашими помощниками, а моими сторожами. Что касается всего прочего, я готов почтительнейшим образом, по крайней мере, обсуждать ваши мнения, в отношении же моих помощников — нет, потому что здесь все даже слишком ясно! Я прошу вас поэтому с моими помощниками не разговаривать, и, если моей просьбы окажется недостаточно, я запрещу моим помощникам вам отвечать.
— Мне уже нельзя с вами разговаривать, — снова оглянулась хозяйка, и все трое засмеялись; хозяйка — насмешливо, но намного добрее, чем ожидал К., помощники — многозначительно и незначаще, в своей обычной, снимающей всякую ответственность манере.
— Ты только не сердись, — сказала Фрида, — ты должен правильно понять наше беспокойство. Если уж на то пошло, то только благодаря Барнабасу мы теперь принадлежим друг другу. Когда я тебя первый раз увидела в пивной — ты вошел, цепляясь за Ольгу, — я, правда, уже кое-что о тебе знала, но в общем ты был мне совершенно безразличен. Да и не только ты был мне безразличен — почти все, почти все было мне безразлично. Я ведь была уже тогда многим недовольна, и многое злило меня, но что это было за недовольство и что за злость! Меня, например, оскорбляло присутствие одного из посетителей в пивной, они же вечно преследовали меня — ты видел там этих типов, а приходили еще и похуже, слуги Кламма были не самые худшие, — так вот, один из них оскорблял меня, но какое это имело для меня значение? Мне казалось, что это было много лет назад, или что это было вообще не со мной, или будто я только слышала рассказ об этом, или будто я сама это уже забыла. Но я не могу этого описать, я даже не могу теперь представить себе это, так все переменилось с тех пор, как Кламм меня оставил…